– Трехгранный флоринский кинжал, – сказал он Пьеру и повернулся к Феззику: – Когда?
– Несколько часов назад, – ответил тот. – Когда мы штурмом брали замок.
– Я его закупорю, – сказал Закупор. – Но вот это ему не пригодится. – И он кивнул на шестиперстовую шпагу, которую Иньиго по-прежнему сжимал в правой руке. – Еще очень долго. – Он умчался, вскоре вернулся с мукой и томатной пастой, умело их смешал и стал заполнять рану. Потом глянул на Пьера, кивнул на Уэстли: – Заняться им?
– Тут не в крови дело. Ты послушай. – Пьер постучал Уэстли по груди – загудела ужасная пустота. – Из него жизнь выкачали.
– Вчера, – осторожно сказал Феззик, не желая лишний раз огорчать Лютика. – Вы, наверное, слышали предсмертный крик, если были в городе.
– Это он кричал?! – воскликнул Пьер. – С моим капитаном так поступили? Где?
– На нижнем этаже Гибельного Зверинца. – Феззик указал на Иньиго. – Мы его нашли.
Пьер поглядел на Уэстли и как будто обмяк.
– Должно быть, его нечеловечески пытали. – Он потряс головой. – Если б я был с вами. Я бы знал, что делать. Я бегом помчался бы к Магическому Максу.
Феззик заплясал на месте:
– Мы так и сделали. Прямиком пошли туда. За животворной пилюлей.
Пьер взбодрился:
– Если над ним работал Макс, у нас есть надежда.
– У нас не только надежда, – сказала Лютик. – Еще настоящая любовь.
– Принцесса, – сказал Пьер, – вы работайте по своей части, а я буду по своей. – Он задумчиво поглядел на Феззика. Затем вопрос: – Макс говорил, насколько он мертв?
– «Как бы». Но потом стал «почти».
Пьер кивнул:
– «Почти» – не идеально, но я выкручусь. Новую животворную пилюлю стряпали или Макс вам старую подсунул?
– Свежая, сегодняшняя – я глину всесожжения собирал, – сказал Феззик.
Возбуждение Пьера росло. Он сверкнул глазами на Феззика:
– Последний и самый важный вопрос: Валери успела сварить шоколадную глазурь?
– Дала мне вылизать кастрюльку, – сказал страшно довольный Феззик: он знал, что отвечает верно. – Объ-я-дение.
* * *
Тут небольшая вставочка. (Я еще в предисловии сказал, что они отправились выздоравливать на остров Одного Дерева, и вряд ли вы в нетерпении грызете ногти – вполне понятно и так, что сейчас Уэстли не умрет.)
Здесь вы не прочтете шестистраничный пассаж, в котором Пьер – а мы только и мечтаем побыть с ним подольше, да? – лечит Уэстли всякой диковинной и очень современной флоринской медициной. Ничего, естественно, не помогает: на этом жизненном этапе Моргенштерн люто ненавидел лекарей, поскольку у него были газы (если вам противно – ну извините, но я обещал Кингу, что изучу все вдоль и поперек, и прямо с ног сбился, пока не выяснил, что медицинская карта Моргенштерна выставлена в Музее, однако столь интимный документ показывают не всем, к нему допускают, только если у тебя научный интерес, и даже тогда на руки не выдают.) Я забыл, с чего начал эту фразу, простите, короче, у него были газы, ничего не помогало, и шесть страниц Моргенштерн отыгрывается на Пьере. (Так ничего, кстати, и не помогло, и тогда Феззик взял Уэстли за ноги и держал за бортом, пока у того легкие не наполнились морской водой; известное турецкое лекарство – не от смерти, впрочем, а от подагры, которой страдал Феззиков отец. Уэстли кашлял как ненормальный, зато снова заговорил.)