Ей хотелось не спорить с ним, а обвив руками его шею, повиснуть на ней. Хотелось посильнее прижаться губами к его губам и целовать, целовать на будущее, когда тоска по нему станет невыносимой. От боли было так плохо, что даже трясло; этой дрожью питался растущий гнев. Когда Мартин ушёл, Поппи даже стало немного легче, потому что исчез страх его неминуемого ухода. Теперь он сменился данностью отсутствия, с которой было как-то проще смириться. Снова и снова Поппи проигрывала в голове их ссору, прокручивала все слова, обдумывала все поступки… осознавая, что лишь она одна страдает от этих назойливых воспоминаний. Мартин называл её раздумья гнетущими, но ей они помогали понять, что случилось и почему, помогали найти ответ или, во всяком случае, разумное объяснение. Иногда, конечно, и объяснения не было – ведь скандалы часто возникают просто от усталости, от раздражения или по какому-нибудь ещё незначительному поводу. Но для этой ссоры не было ясных причин. Ведь дело было не в том, что он не пропылесосил как следует ковёр, не опустил сиденье унитаза, не убрал молоко в холодильник. Случилось что-то гораздо серьёзнее. Оба были так напуганы, что боялись даже признаться себе в этом страхе. Вряд ли они смогли бы объяснить по порядку всё, что их пугало. Конечно, они боялись разлучаться так надолго, боялись оторванности друг от друга и одиночества; эти страхи лидировали поочерёдно. Но был и ещё один, о котором молчали – страх, что Мартина могут ранить или убить. Эта мысль была слишком ужасной, чтобы говорить о ней вслух, но они прокручивали её в голове снова и снова, скрывая свою тревогу друг от друга, отводя и пряча в подушку глаза. Поппи хотела сказать ему, что, если его ранят, если он ослепнет, потеряет руку или ногу, она примет его любым. Конечно, будет нелегко, но Поппи не станет любить его меньше, а значит – они справятся, они с чем угодно справятся. Во всяком случае, она верила. Была и такая мысль – за бокалом вина рассказать Мартину, что только благодаря ему её жизнь чего-то стоит. Он – единственный, на кого всегда можно положиться, и Поппи не жалеет ни об одной минуте, проведённой рядом с ним. Она хотела сказать, что за их короткое счастье отдала бы пятьдесят лет жизни. Конечно, он и так знал, что она будет скучать о нём каждый день, каждую секунду и никогда не позволит другому мужчине прикоснуться к ней. Был только Мартин, навсегда, и мысли о других были Поппи противны. Она состарится одна, окружённая лишь воспоминаниями; хуже всего будет, конечно, что их дети никогда не появятся на свет.