Является ли только случайным совпадением, что предостережение это последовало немедленно после того, как Пашич в «конце мая или начале июня» сказал Любе Иовановичу и другим членам кабинета, что какие-то люди собираются отправиться в Сараево и убить Франца-Фердинанда? Нет ли после всего этого некоторой доли истины в утверждении профессора Дени, что Пашич пытался осторожно указать на опасность, которой подвергался эрцгерцог, и поэтому поручил своему посланнику в Вене предпринять шаги для того, чтобы по возможности предотвратить трагедию?
Маститый сербский премьер был человеком достаточно хитрым и прекрасно понимал, до какой степени будет скомпрометирована Сербия, если обнаружится участие в заговоре Димитриевича и «Черной руки». Разоблачения Любы Иовановича достаточно красноречиво говорят об этой ужасной возможности. Сербия и так уже была слишком забрызгана кровью, чтобы выдержать обвинение в новом политическом убийстве, и притом особы столь высокого ранга. Сербия могла подвергнуться остракизму в Европе. Больше того, Пашич, которому хорошо были известны австро-сербские трения, существовавшие за последнее время, прекрасно понимал, что если заговор увенчается успехом, то Австрия предъявит Сербии очень резкие требования и, пожалуй, даже воспользуется преступлением для того, чтобы начать войну с беспокойным соседом.
Между тем Пашич в то время не хотел войны – или по крайней мере войны, вызванной такими обстоятельствами. Он знал, что Сербии нужно как минимум еще несколько месяцев мира, прежде чем она сумеет начать борьбу не на жизнь, а на смерть с Австрией. Ей нужно было предварительно оправиться от Балканских войн, навести порядок в своих новых территориях, которые она только что приобрела. Кроме того, он сомневался, согласятся ли Россия и Франция поддержать его в конфликте с Австрией, если вскроется истина, что убийство было организовано в столице Сербии при содействии офицера, занимающего высокий пост в сербском Генеральном штабе, а также при содействии других членов тайного сербского общества, известных политическими убийствами, совершенными ими в прошлом.
Пашич, несомненно, оказался в очень затруднительном и щекотливом положении. Он хотел предупредить убийство, опасаясь его возможных ужасных последствий. Но предостеречь Австрию таким путем, который один мог привести к цели, означало для него признаться, что он посвящен в заговор; этим признанием он еще пополнил бы длинный список убийств, которые замышлялись в Сербии против двуединой монархии. При таких обстоятельствах разве не исключена возможность, что он сделал некоторый намек сербскому посланнику, который заставил последнего выразить Билинскому свое сомнение относительно лояльности боснийских войск и вообще желательности предполагавшейся поездки эрцгерцога?