Из всех этих фактов можно сделать следующие выводы:
1. Приблизительно 5 июня сербский посланник в Вене Иован Иованович сделал предупреждение Билинскому, австро-венгерскому министру финансов, но не Берхтольду и не австрийскому Министерству иностранных дел, как должен был бы сделать, следуя нормальной дипломатической процедуре. Такое отклонение от обычной дипломатической процедуры было при данных обстоятельствах, пожалуй, неблагоразумно, как это и показали дальнейшие события. Но назвать это неестественным нельзя, ибо такова была практика в течение многих предыдущих месяцев.
Иованович также, несомненно, отдавал себе отчет в том, что ему предстояло сделать сообщение весьма щекотливого характера и что ему гораздо легче беседовать на эту тему с сердечно относившимся к нему Билинским, чем с холодным и подозрительно настроенным Берхтольдом. Он не хотел также придавать своему сообщению формальный или официальный характер, и сообщение, сделанное им своему приятелю Билинскому, носило менее официальный характер, чем беседа с министром иностранных дел. Но Билинский не был особенно встревожен положением в Боснии и сам собирался вскоре съездить туда с женой. Он не придал особого значения словам Иовановича и, по всей вероятности, не сказал о них ни императору, ни Францу-Фердинанду или Берхтольду. Неоднократные опровержения австрийского Министерства иностранных дел, утверждавшего, что оно никакого официального предостережения от Сербии не получало, являются поэтому вполне правильными.
2. Возможно, что Иованович, как он сам говорил, сделал свое сообщение по собственной инициативе, но надо заметить, что в более раннем своем письме к Богичевичу он об этом не упоминает. Более того, представляется странным, чтобы он предпринял столь важный шаг без разрешения или инструкции со стороны сербского министра иностранных дел.
Если же он действительно действовал по собственной инициативе, считая, что эрцгерцогу угрожает опасность быть убитым на маневрах вследствие нелояльности его собственных войск и возможной замены холостого патрона боевым, то почему он ждал до начала июня? О поездке было сообщено в газетах еще в марте; Иованович сам говорит, что это было решено уже в марте, и, таким образом, он знал о поездке еще на два месяца раньше. Относительно общего настроения боснийских войск, их лояльности или нелояльности он знал тогда столько же, сколько и после. Поэтому можно было бы ожидать, что если бы он действовал исключительно по собственной инициативе, то указал бы на эту опасность значительно раньше.