Мы встретились на одной из подземных станций возле какой-то гранитной формы. Кажется, у колонны со скульптурой. Или у арки с вазой. Выбрались на поверхность – повсюду гранитные ступени среди гранитных стен, гранитные мостовые и гранитные головы. Уж не размножилось ли надгробие полковницы, чтобы заполнить собой весь город? Мы зашли в ближайший бар и заказали по рюмке. Рассмотрев друг друга, мы пустились в расспросы и рассказы. У той уже двое деток, ждет третьего, и все от разных, у того онкология, как же так, еще нет и сорока, а этот в розыске – впутался в политику. Родители здоровы, брат стал фотографом. Список общих знакомых быстро иссяк, наступило затишье. И тогда я вспомнил про обморок и рассказал, что с тех пор полюбил чередовать поцелуи с пощечинами. Она откинулась на своем стуле, и желтый в ее глазах стал токсичным.
– Понимаешь ли, в чем дело…
Оказывается, она притворялась. Ей вдруг приспичило грохнуться как попало, чтоб подхватили, чтоб приводили в сознание.
Я смотрел на нее и почему-то не чувствовал себя обманутым. Курить, в нарушение федерального закона, не захотелось. Даже новую рюмку не заказал. Вместо этого я взял ее за волосы, притянул к себе и поцеловал. И ударил по щеке.
Желтые глаза вспыхнули. Мы все-таки выпили еще, и я ударил ее снова. И мы опять поцеловались. Так вечер и пролетел: я бил ее по лицу и целовал, бил и целовал.
Из бельведера я увидел, как к церкви подошла группа туристов. Среди них выделялась парочка обнимающихся подростков. Им рассказывали, что при советской власти кладбище снесли, а камни пустили на тротуарные бордюры. Только изваяние маленького Пушкина пощадили, а редкие сохранившиеся надгробия расставлены заново в случайном порядке уже в наше время. Парочка обнималась. Он вынул наушник из своего уха и вложил в ее. Я отошел от жалюзи и, стараясь не наступать на мух, начал спускаться.