На бедолагу спустили голодных собак. С широко раскрытыми от страха глазами он побежал, в панике полез на врытый рядом столб.
Внезапно в ужасе заскользил вниз. Псов оттащить успели не сразу, несчастного искусали, так что хлестала кровь. Толпа ринулась вершить самосуд, но столкнулась с поединщиками. В ход пошли дубинки. Старались никого не убивать, просто ненадолго выводили нападавших из строя. С тех пор цирк в города и деревни не заезжал, а представления давали на самой окраине. И собак оттаскивали вовремя.
* * *
Дождь прекратился неожиданно быстро. Посидев немного в ручье и промыв раны, Страг пришел к общему костру. Карлик-повар по имени Глошель передал миску с похлебкой, и он принялся за еду. Похлебка успела остыть. Подкидыш ел, выхватывая редкие куски мяса и прожевывая вместе с хрящами. Деревянная ложка постукивала о миску.
Рядом у огня расположились другие циркачи. Пустые миски убраны, теперь кто лежит на траве, кто просто смотрит в огонь. В разрывах между облаками проглядывает луна. Остальные, съев ужин, отправились по фургонам.
– Нет в этом мире справедливости, – проворчал Рут, пытаясь сделать вид, что сопереживает Страгу. – Ковмак несправедлив.
– Тоже мне, философ. Подкидыш, кстати, получил из-за тебя, – отозвался Намил. Низкий и коренастый поединщик с отрубленным ухом. – Раз уж заговорил о справедливости, то вспомни, как ты сегодня дрался. Это же позор! Даже не знаю, чего он тебя, дурака, пожалел.
– Оно, конечно, несправедливо, – вступил в разговор Блайвор, боец с массивными руками и шрамом на подбородке. – Но я, например, этим цирком живу. За бои мне платят, кормят и дают ночлег. И вам всем – тоже. Кому не нравится – пусть проваливает! Нечего ныть!
Рут не нашелся, что сказать. Страг тоже молчал. Мысленно он уже мстил Ковмаку, и уже тот стоит прикованный к телеге, а подкидыш бьет его плетью по голой спине.
– Миром вообще правит не справедливость, – Глошель сплюнул, поддерживая Блайвора, – а сила. Всюду правят сильные да напористые – слабаки не удерживаются.
– Я не хочу править миром, – произнес Страг. Голос как начал ломаться, едва исполнилось шестнадцать, так и остался низковатым теперь, когда весен стукнуло почти тридцать. – Хочу, чтобы меня оставили в покое, гвоздь мне в пятку! И я больше не стану терпеть оскорбления! – Он машинально поднял руку, взъерошил волосы.
Глошель налил похлебки Грэхему – местному силачу, который подошел с миской. Тот сел рядом и принялся есть. Грэхему в детстве отрезали язык, и теперь он разговаривает только с помощью жестов.
Отпустив немого, повар покачал головой.