Высвободиться? Ха. Я попытался согнуть ногу и проверить, чувствуется ли еще нож в сапоге, но у меня не вышло найти подходящую позицию. Я оказался достаточно храбр или глуп — и еще слишком смутно понимал происходящее, чтобы сказать, то или другое тут сработало — чтобы попытаться согнуться пополам и врезать чешуйнику коленом в спину. Может, почки ему отбить или еще чего. Пару раз мне даже удалось, но колено лишь упиралось в пластины и гребни на его шкуре.
Мы остановились. Я повис на онемевших руках, а он что-то прохрюкал. В ответ послышалась еще пара рыков на этом лающем падалюжном наречии. Потом мой скакун откинулся назад и врезался мной в острые грани двутавровой балки. Я завопил, и он приплющил меня еще раз. В грудь и живот впились зубчатые чешуи, а в спину — неровная сталь балки. Каждый мой крик сопровождался довольным воем и гоготом со всех сторон, пока их не перекрыл другой голос, более резкий и грубый. Он рявкнул и заставил их всех снова двинуться в путь. После этого я шевелился как можно более незаметно и пытался принять позу, в которой не выворачивались бы руки. Может быть, если он перестанет чувствовать мои движения, то подумает, что я снова вырубился. Это было единственное, что отдаленно могло сойти для меня за преимущество.
Чешуйники. Так их называют, этих больших мутантов, которые порой бродят с толпами падалюг. Глубоко на дне улья, в адских слоях отходов, где все настолько густо отравлено, что ничего чистого не выживет, вот там они и сидят сами по себе, пока падалюги не выманят их, чтобы драться. Йонни рассказывал, как в молодости охотился на них близ Потерянной Надежды. Говорил, что чешуйники нашли какое-то свое равновесие с токсинами, которые искажают тебя, а потом добираются до твоих детей, а потом ты уже внуков своих не узнаешь. Чешуйники стали другими существами, живущими внизу, в химических отстойниках и полной тьме. Я содрогнулся от этой мысли. Никогда мне не хотелось углубляться ниже Перехламка.
Мы снова остановились, и меня грубо сбросили в пыль. Лежа, я попытался перевести дух. Хотелось бы мне сказать, что я уже размышлял, как высвободить руки или встать на ноги и, по крайней мере, умереть, сопротивляясь. Вместо этого мои мысли бегали во всех направлениях, как крысы в той двойной стене, где, возможно, меня ждала бы лучшая смерть. Крысы не свежуют и жарят своих жертв заживо ради развлечения.
Я уныло спросил себя, почему еще не чувствую запах костра или острие ножа. Они ж, наверное, голодны. Мне вспомнилась рука, которую я видел на дороге Тарво. Они уже были настолько голодны, что съели по меньшей мере одного из своих. А им ведь наверняка не хватило одного костлявого падалюги. Но пока ни один меня даже не куснул. Может быть, я — чья-то личная собственность, слишком ценная, чтобы причинять вред. Пока что.