И началось ежедневное винопитие, куда более крепкое, нежели то, которым сопровождались праздники по поводу великого курултая прошлой осенью. Нельзя было не заметить и одну весьма существенную разницу – Тамерлан стал гораздо быстрее пьянеть. Раньше он мог выпить подряд десять кубков и выглядеть трезвым. Теперь же от двух-трех становился болтливым и глуповатым, все время оправдывался, что зябнет и потому вынужден много пить вина и хорзы. Он требовал, чтобы и другие пили наравне с ним, но не дожидался, покуда собутыльники станут пьянеть в такой же мере, как он, и надирался гораздо раньше всех.
Он вдруг перестал интересоваться походом, не спрашивал, пришел ли кто-нибудь в Отрар из тех, кто растянулся на много фарсангов по Сайхуну, борясь с неутихающей вьюгой и морозом. А между тем первые отряды легкой конницы добрались до Отрара лишь 19 раджаба, спустя неделю после того, как сюда прибыл верховный вождь и «крона чагатаев». Но ледяное дыхание Чингисхана не ослабевало, морозы продолжали трещать в Отраре, со всех сторон продуваемом степными ветрами. Жены стали жаловаться на то, что во дворце Бердибека слишком холодно, а пить наравне с мужчинами они не могут. Чолпанмал-ага как простудилась еще в начале пути из Самарканда, так до сих пор и лежала в горячке.
– Хорошо, – сказал им Тамерлан. – Если первого шаабана холода не прекратятся, разрешу вам и Улугбеку вернуться в Самарканд.
К этому времени некоторые стали подозревать, что измеритель вселенной потерял свою счастливую звезду и разуверился в успехе начатого похода. Абдулла Лисон как-то зашел к нему, чтобы сообщить о своих новых вычислениях, по которым выходило, что если Тамерлан выступит из Отрара не позднее последнего дня месяца шаабана, то Китай будет завоеван им молниеносно. Астролог был крайне удивлен совершенно равнодушной миной, с какою Тамерлан выслушал это сообщение.
Поэт Шарафуддин Али Йезди ни с того ни с сего вдруг вновь попал в немилость к «куполу ислама». Однажды Тамерлан сказал ему:
– Скажи, ну зачем ты наполняешь свою «Зафар-намэ» всем этим непролазным словесным барахлом, а? Меня это так раздражает. Что ты как Гайасаддин Али! Сплошные выкрутасы да красивости.
– Простите, хазрет, – обиделся Шарафуддин, – но сравнить меня с Гайасаддином…
– А! – устало махнул рукой Тамерлан.
В последний день месяца раджаба, когда по плану войска чагатаев должны были бы уже миновать берега Иссык-Куля и вступить в Уйгурию, а вместо этого продолжали зимовать на правом берегу Сайхуна, Тамерлан вызвал к себе мирзу Искендера, который все-таки чувствовал себя в негласной опале, и сказал ему: