Наполеон до конца своих дней не простил своему давнему другу и соратнику предательства. Обида и горечь слышны в каждом его слове, сказанном о Мармоне после отречения: «Он был чуть ли не самым посредственным из генералов; я его поддержал, защитил против всех, потому что верил в его честь. Взращенный в моем лагере, питаясь в моем доме, осыпанный милостями, богатствами, став одним из самых заметных людей Франции, имея столь высокий титул, в своем честолюбии он возмечтал еще более возвыситься; он забыл, под чьим флагом получил все свои награды, под чьей крышей провел свою молодость; он забыл, что всеми почестями обязан престижу той национальной кокарды, которую теперь попирает ногами, украсив себя знаком предателей, с которыми боролся в течение двадцати пяти лет!»
Будучи на острове Святой Елены, ссыльный император скажет доктору О’Мира, что, «несмотря на оккупацию Парижа союзниками, он все же добился бы своего, если бы не предательство Мармона, и вытеснил бы союзников из Франции». И говоря, в частности, о герцоге Рагузском, заметил: «Мармон будет объектом отвращения со стороны потомков. Пока Франция существует, имя Мармона всегда будет упоминаться с содроганием. Он чувствует это, и в настоящий момент он самый несчастный человек на свете. Он не сможет простить самого себя, и он завершит свою жизнь, как Иуда». Кто из них был прав – обвиненный в измене маршал или его великий обвинитель – скорее всего рассудит Вечность.