Знаете, в больницах люди ходят с такой длинной трубочкой после операции? Это дренаж, как я уже написала, у меня таких было пять в животе.
Смотреть на всю эту трубковую атрибутику было страшно и мне самой, а посторонним людям так тем более. Ко мне в больницу приходили только самые близкие, в том числе две мои подруги, одна – та самая, первая узнавшая о болезни. Впервые зайдя в палату, она под каким-то предлогом ушла в ванную. Тогда я ничего не поняла, но мама потом призналась, что подруга заплакала, настолько ужасающий у меня был вид.
Я и не предполагала, что восстанавливаться после операции так тяжело. Но нужно было ехать обратно в Москву и продолжать курсы химиотерапии.
Мои хирурги делали все, чтобы поставить меня на ноги, в первую очередь, мой лечащий врач. Это, кстати, стало особым испытанием для нашей дружбы. Тяжело, когда тебя лечит твой близкий друг, хотя ему, наверное, было еще сложнее. Мы ругались каждый день, мне казалось, что он предвзято ко мне относится и слишком многого требует; он же считал, что спрашивать с меня как можно больше – это единственный способ скорее вернуть к жизни. Его коронной фразой-рекомендацией стало: «Жрать и ходить!» Ходить мне было очень-очень больно. Тогда прибавлялась вторая часть рекомендации: «Другие ходят и не жалуются, ты что, особенная?» Если честно, я до сих пор не понимаю, это он специально так говорил или кому-то в самом деле бывает не больно?!
После операции у меня было еще одно осложнение – кровь перестала сворачиваться. Все врачи были в шоке. Начались ежедневные переливания крови и плазмы, иногда до четырех раз в день. Капельницы начинались в 6 утра и заканчивались около 12 ночи; иногда я даже не просыпалась, когда медсестра их меняла. Мама дежурила у меня в палате круглосуточно, поскольку я просто была не в состоянии себя обслуживать.
Все это продолжалось 20 дней, пока мы не получили итоговые исследования, которые показали, что кровь пришла в норму. Мой друг впервые за много дней улыбался и говорил:
– Смотри! Смотри! Ты выжила! Собирайся, ты едешь в Москву!
После операции у меня было еще одно осложнение – кровь перестала сворачиваться.
Мы тогда смеялись, а через много месяцев он рассказал, как многие врачи говорили, что я вряд ли выживу: почти суточный гнойный перитонит, панкреатит, резекция 50 сантиметров кишечника и реконструкция ЖКТ, и все это на фоне лимфомы, химиотерапии и осложнений в виде пневмоторакса, низких лейкоцитов и крови, которая при малейшем порезе течет как вода. Мнение врачей в больнице касательно того, выживу ли я, тогда разделилось примерно 80 к 20 % не в мою пользу. Но шанс есть всегда. И я этому прямое доказательство.