— Входите, входите, — повторял Бодю.
И он вкратце объяснил жене и дочери, в чем дело.
Г-жа Бодю, невысокая женщина, изнуренная малокровием, была вся какая-то бесцветная: бесцветные волосы, бесцветные глаза, бесцветные губы. Эти признаки вырождения еще отчетливее проявлялись у ее дочери, тщедушной и бледной, как растение, прозябающее в темноте. Великолепные черные волосы, густые и тяжелые, словно чудом выросшие у этого хилого существа, придавали ее облику какую-то печальную прелесть.
— Добро пожаловать, — сказали обе женщины. — Очень рады вас видеть.
Они усадили Денизу за прилавок. Пепе тотчас же взобрался к сестре на колени, а Жан стал подле нее, прислонившись к стене. Они постепенно успокаивались и начинали присматриваться к окружающему; глаза их мало-помалу привыкали к царившему здесь сумраку. Теперь они видели всю лавку с ее нависшим закопченным потолком, дубовыми прилавками, отполированными за долгие годы, с ее столетними шкафами, запертыми на крепкие замки. Темные кипы товаров громоздились до самого потолка. Запах сукон и красок — терпкий запах химикалий — усиливался благодаря сырому полу. В глубине лавки двое приказчиков и продавщица укладывали штуки белой фланели.
— Быть может, этот молодой человек не прочь чего-нибудь покушать? — спросила г-жа Бодю, улыбаясь малышу.
— Нет, благодарю вас, — ответила Дениза. — Мы выпили по чашке молока в кафе у вокзала.
Заметив, что Женевьева бросила взгляд на узелок, положенный на пол, Дениза прибавила:
— Сундук я оставила на вокзале.
Она краснела, понимая, что не принято так неожиданно сваливаться людям на голову. Еще в вагоне, не успел поезд отойти от родного города, она почувствовала глубокое раскаяние; поэтому, приехав в столицу, она отдала багаж на хранение и накормила детей завтраком.
— Отлично, — сказал вдруг Бодю. — Теперь потолкуем малость по душам… Правда, я сам тебе писал, чтобы ты приехала, но это было год назад, а дела у меня с тех пор, голубка моя, стали совсем плохи…
Он остановился, поперхнувшись от волнения, которого старался не выдавать. Г-жа Бодю и Женевьева потупились с видом безропотной покорности.
— Разумеется, — продолжал он, — эта заминка в делах пройдет, в этом я не сомневаюсь… Но мне пришлось сократить персонал; теперь у меня только трое служащих, и для найма четвертого время неподходящее. Словом, бедная моя деточка, я не могу взять тебя к себе, как предлагал.
Дениза слушала, потрясенная, бледная, как полотно. Бодю решительно прибавил:
— Из этого не вышло бы ничего путного ни для тебя, ни для нас.
— Ну что ж, дядя, — с трудом выговорила она, — я постараюсь как-нибудь устроиться.