Но сестра прервала его, заметив Пепе:
•— Как! И Пепе здесь! А школа?
— По правде говоря, — ответил Жан, — вчера, в воскресенье, после обеда, у меня не хватило духу отвести его в школу. Он пойдет туда сегодня вечером… Бедняга очень огорчен, что будет сидеть взаперти в Париже, пока мы будем там гулять.
Несмотря на свои страдания, Дениза улыбалась им. Она поручила г-жу Бурделе одной из продавщиц, а сама отошла с братьями в уголок, который как раз освободился. Малыши, как она их еще до сих пор называла, стали теперь уже здоровыми молодцами. Двенадцатилетний Пепе перерос ее и был гораздо шире в плечах; на нем был школьный мундирчик; по-прежнему молчаливый, падкий на ласки, он казался тихоней; широкоплечий Жан был на голову выше сестры; он еще не утратил женственной красоты юности, его белокурые волосы живописно развевались и придавали ему вид художника. А Дениза была все такая же тоненькая — не толще жаворонка, как она выражалась; она опекала братьев, пользуясь у них авторитетом матери, и обращалась с ними, как с детьми, которые требуют постоянной заботы: то застегивала Жану сюртук, чтобы он не производил впечатления неряхи, то проверяла, есть ли у Пепе чистый носовой платок. Заметив у него на глазах слезы, она стала кротко журить его:
— Будь умником, деточка! Нельзя же прерывать учение! Я возьму тебя туда на каникулы… Ну, чего бы тебе хотелось? Или, может быть, дать тебе несколько су?
Затем она обратилась к старшему:
— А ты, дружок, кружишь ему голову, и он вообразил, будто мы едем туда гулять!.. Будь же благоразумнее.
Она подарила старшему половину своих сбережений — четыре тысячи франков, чтобы он обзавелся хозяйством, Содержание младшего в школе тоже обходилось дорого, и весь ее заработок, как и прежде, уходил на них. Братья были единственной целью ее жизни и трудов, ибо она дала себе клятву, что никогда не выйдет замуж.
— Дело вот в чем, — заговорил Жан. — В этом свертке пальто табачного цвета, которое Тереза…
Тут он осекся, и Дениза, обернувшись, чтобы посмотреть, что его испугало, увидела стоявшего позади них Муре. С минуту он наблюдал ее в роли молодой матери, занятой этими двумя молодцами, и смотрел, как она то бранит их, то целует, поворачивая их, как грудных младенцев, которым меняют пеленки.
Бурдонкль стоял в стороне, делая вид, будто поглощен торговлей, а на самом деле не спускал глаз с этой сцены.
— Так это ваши братья? — спросил Муре после краткого молчания.
Он говорил все тем же ледяным тоном, сохраняя суровый вид, с каким держался последнее время. Дениза старалась казаться невозмутимой. Улыбка сбежала с ее губ, она отвечала: