— Конспираторы, блин! — засмеялся я.
Семёновы обустроились в четырёхместном номере для небогатых переселенцев, расположенном в другом корпусе, но разыскивать их не пришлось: к нашему возвращению семейство уже вернулось в бар и ждало завтрака. Поэтому мы с Наташей не отказали себе в удовольствии выпить ещё по чашечке кофе перед тем, как отправиться всей компанией в оружейный магазин.
На стоянке, постепенно превращавшейся в выставку советского внедорожного автопрома, разбавленного подержанными образцами зарубежной продукции, наше внимание привлекла к себе парочка молодых людей в германском камуфляже, восседавшая верхом на броне некоего монстра, обводы которого мне показались смутно знакомыми. Ба, да это же армейский «бардак», перелицованный до неузнаваемости! С БРДМ-2, хорошо известной телезрителям по хроническим похоронам позднесоветских руководителей, мастерами «колхозного тюнинга» был срезан верхний бронелист вместе с башней. Не наблюдалось и обычно торчащих снизу из-под корпуса авиационных «дутиков», штатное предназначение которых в БРДМ — дополнительные опоры при преодолении рвов и траншей. Зато там, где должны располагаться ниши этого девайса, в бортах машины были прорезаны двери, открывавшиеся, правда, как надо — вперёд.
На то, что агрегат предназначался отнюдь не для охоты и рыбалки, указывали выступающие за кромку бортов кронштейны с торчащими вперёд и вбок зачехлёнными пулемётами. Судя по габаритам — винтовочного калибра. А по курсу задирало ствол в небо что-то крупнокалиберное. Парни откровенно красовались перед публикой, один — обхватив зачехлённый ствол «главного калибра», а второй — оперевшись локтем о само тело пулемёта. Один из них, блондин с оселедцем, заправленным за ухо, презрительно взирал сверху на суетящихся на стоянке людей и недовольно бухтел:
— Скики ж тут кацапни! Чому ты мэнэ не казав, Олэжэ, шо мы будемо траспортуватыся москальською базой? Знав бы — у Польщу бы поихав, щоб на ци поганы москальськи пикы нэ дывытыся![1]
— Тю! Хто ж нас до ляхив пэрэпустыв бы з кулэмэтамы? Я тэж нэ знав, що мы до москальскойи базы стрыбатымо, брат Олэсь,[2] — оправдывался другой, коротко стриженный шатен, на рукаве которого я разглядел шеврон УНСО.
— Та нэ можу я цю собачу мову слухаты! Лэдь сэбэ утрымываю, щоб оцэ кодло нэ розстриляты. Чого зэнкамы блымаешь, кацапня вонюча? — отреагировал Олесь на моё внимание к украинской вундервафле. — Всих вас пэрэрэжэмо, колы выйидимо за паркан![3]
Он изобразил оттопыренным большим пальцем резкое движение поперёк гола, а потом вскинул вверх правую руку в нацистском приветствии и истошно, едва не срывая связки, завопил: