— Со мной ляжет любая.
Она ответила:
— Кроме меня.
А он сказал:
— Любая.
Она покачала головой и со скучающим видом покрутила в руках пустой ликерный фужерчик. Он сказал:
— Я был в Париже.
Держа между пальцами пустой фужерчик, словно сигарету, она сделала знак кельнеру.
— Я был в Париже — в Париже, и вообще весь мир объездил, вот гляди, это я в Сан-Ремо, а это в Копенгагене.
Кельнер убирал со стола и спросил:
— Виноват, вы мне?
А он сказал:
— Вот смотри, Копенгаген.
Но она перебила его и сказала кельнеру:
— Не слушайте этого забулдыгу.
Он рылся в груде фотографий, точно сконфуженный фокусник, который без конца достает из колоды не ту карту.
— Прочти, что здесь написано, — и прочел сам: — «Cool, smart, clever — and sexy»[13]. [1]]
Она сказала:
— Дай посмотреть.
Он повернул фотографию к ней лицом, а она щелкнула по ней. Он снова сказал:
— Со мной ляжет любая.
Сквозь штукатурку на ее лице проступила вымученная улыбка:
— Ты уж совсем черт знает что несешь.
Сгребая фотографии, словно собираясь тасовать их, он повторил:
— Любая.
Но тут появился какой-то битюг и буркнул, кивнув на дверь:
— Пойдем выйдем!
Он вышел с ним на улицу, которая вела в Копенгаген, и Бангкок, и «Эдем», и вообще во все точки Вселенной, и услышал его голос:
— Знай свое место, шушера!
И тотчас раздался гром аплодисментов, аплодировали Берлин, Париж и вся Вселенная, и он снова сел за столик, где еще валялись фотографии, липкие от пролитого ликера, но женщины уже не было, и в оконном отражении он увидел чье-то лицо: белое как мел, в мраморной сетке тоненьких струек и мокрых от крови волос, и эта жуткая маска была его лицом. Никто не обратил на него внимания. Кровь ручейками стекала к подбородку и медленно капала на фотографии. Он помочил палец в крови и написал на стекле засыхающим кармином ее имя. Затем отерся рукавом: в кафе «Будапешт» ему не подали даже салфетку.
1
Впервые она обратила на него внимание в летнем кафе, да и то лишь потому, что лицо его показалось ей знакомым, точно она уже много раз его видела, но не замечала этого красивого, несколько угловатого молодого человека в мышино-сером «фольксвагене». Вот черт — она даже беззастенчиво прищелкнула пальцами, — этот мальчик ей нравится. Припарковался он довольно далеко от ее машины и теперь сидел, углубившись в чтение, за столиком в другом конце просторной террасы. Она повертела приготовленную монетку, потом подбросила ее вверх и на лету поймала. Вот незадача: ей уже почти сорок, а она все еще не знает, как это делается… Закинула ногу на ногу, принялась бездумно листать журнал — словом, изобразила одиночество прямо как в пошлейших сентиментальных фильмах. Машина в полном порядке, и она понятия не имеет, как подстроить неисправность. Мужчины моложе ее всегда казались ей туповатыми: слишком много гонору, а было бы из-за чего — пообтерлись малость и уже считают это опытом. Но так было раньше; с годами она научилась смотреть иначе, исподволь открыв для себя прелести застенчивости.