– Он? – спросила Бертилда, тоже как-то странно ухмыляясь.
– Он, – подтвердил я.
– Ну а кто же еще, – бросила она, останавливаясь рядом с обладателем вожделенного билета.
Итальянцу почти не надо было наклоняться, чтобы заглянуть в машину. «Маузер» появился в его руке как по волшебству. Он держал меня на мушке, пока Бертилда доставала браслеты и застегивала их на моих запястьях. Потом он уселся сзади.
– Ну и зачем вам это?
Еще до того, как мне ответили, у меня во рту появился кислый привкус окончательного поражения.
– Спроси у своего хозяина, – процедила Бертилда. «Мерседес-бенц» уже мчался дальше.
– А как же билет?
Она расхохоталась. Коротышка подхватил. У него был особенно неприятный смех, театральный и с повизгиванием.
– Надо же, – заметила Бертилда, отсмеявшись, – они все еще покупаются на эту дешевку. Ладно, так и быть. Марио, покажи ему.
Итальянец бросил мне на колени бумажку, похожую на ту, которую я мельком видел в заведении «У Генриха», только почему-то слегка обгоревшую по краям. Теперь я смог прочитать, что на ней написано. Это был билет в театр-кабаре «Гимле» на костюмированное представление с участием комика Марио Торрегроссы. По крайней мере, фамилия у комика была забавная для такого коротышки. Судя по дате на билете – 1 сентября 1939 года, – представление давно состоялось.
Я уронил голову и несколько долгих минут провел в прострации. Я был раздавлен тяжестью окончательного поражения, внезапным осознанием навеки упущенного шанса, своего бессилия и крушения возлагавшихся на меня надежд. И снова это гнетущее подозрение: по какой-то неведомой причине именно я мог изменить ход событий, чему-то воспрепятствовать, кому-то помешать, кого-то спасти – но не понял вовремя, не стал той ничтожной песчинкой, которая разрушила бы набиравший обороты гигантский механизм заговора, а теперь уже поздно, поздно, поздно…
И все-таки меня хватило на последнюю бессмысленную попытку освободиться. Я намеревался выбить Бертилде ее кривые зубы, и наручники в принципе сгодились бы для этого. Разбейся мы все втроем в «мерседесе», меня бы и это устроило. Но проклятый Марио был начеку.
Удар пистолетной рукояткой по затылку отправил меня в темноту, которая оказалась всего лишь краткой передышкой на пути сквозь сумерки.
Теперь я здесь, в этой комнате, где нет окон и даже мое личное время остановилось навсегда. И, конечно, здесь нет ничего похожего на ширму, а значит, нет и выхода для меня. За часы, что тянутся как годы, мои слезы собираются у моих ног в желтоватые лужицы, но плакать бесполезно. Пространство вокруг меня уменьшается с каждым днем. Стены сближаются, пока я не начинаю задыхаться. Но никогда не задохнусь.