И еще одну странность отметил бы наблюдатель: ворона для защиты не использовала ни клюв, ни когти – из ее пасти выстреливало нечто слишком длинное и узкое для языка, влажно блестящее, игольчато-острое на конце. Причем орудие это казалось вполне действенным: вскоре несколько воробьев замерли без движения, а другие, хоть и не имея видимых признаков повреждений, судорожно трепыхались в стороне.
Но, как бы то ни было, воробьи имели численный перевес и от вороны оставалось все меньше.
Но предсказуемую развязку нарушило появление еще одного действующего лица.
Сквозь решетку, со стороны проспекта, просочился огромный кот.
Огромный, дикий, настоящий уличный разбойник. Абсолютно черный, весь в отметинах и шрамах, одно ухо надорвано.
Пытаясь разобраться в происходящем, кот ненадолго замер, потом с громким мявом ринулся в гущу сражения. Как ни странно, но воробьи, только что бесстрашно атаковавшие ворону, с новым врагом связываться не стали, а, негодующе вопя, снялись с места сражения и вновь расселись на ближних деревьях.
Кот, победно ворча, взялся пировать. Сожрав пару воробьев, принялся за ворону. Но тут случилась заминка. Птичья шея влажно хрустнула, но голова, как ей было бы должно, не отделилась от растерзанной тушки. Сопротивляясь неизбежному, возле друг друга их удерживала толстая темно-зеленая нить. Судя по тому, сколько у здоровенного котяры ушло сил и времени, чтобы справиться с ней, нить оказалась довольно прочной. Наконец она лопнула ровно посредине. Одна ее половина мгновенно втянулась в воронью голову, вторая – в тушку. Кот, довольно урча и подрагивая хвостом, захрустел добычей. Вскоре наступил черед остального, но тут черный бандит повел себя довольно странно. Вместо продолжения пиршества, он сначала надолго замер, потом его хвост, до этого стоявший дыбом, закрутился немыслимым образом, и кот начал яростно чесать задней лапой за ухом. Причем взялся он за это, не устроив зад на земле, а, против кошачьих повадок, стоя!
Но самым странным, а скорее – страшным, стало то, что чесался он, не втянув когтей, так что во все стороны летели кусочки мяса и шерсти. Мелкие алые брызги орошали пожухлую траву. Обнажилась розовая, в потеках крови, кость, по щеке потекли остатки глаза, но зверь, словно не чувствуя боли, продолжал сдирать с себя плоть. А хвост тем временем жил и вовсе отдельной жизнью: бескостно изгибался, скручивался в причудливые узлы и петли, змеей струился по земле, явно намереваясь сбежать от ставшего вдруг странным хозяина. Вскоре вся левая половина его головы лишилась шкуры, от уха остался жалкий обрывок, вытекший глаз смешался с ошметками мышц и кожи.