Наступило хмурое утро, которое он чувствовал только по звукам. Одинокое эхо стонов бессонных раненых сменилось суетой, беготней, криками медбратьев и медсестер, железным грохотом допотопных каталок и далеким рычанием автомобилей, там, в городе, на свободе.
Он понял, что нужно сделать.
Но для этого нужна была помощь единственного человека, которому он мог доверять в кромешной тьме, наполненной враждебными звуками.
– Маша! – тихо позвал он.
Ответа не было. Она еще не пришла. Примерно через полчаса он снова позвал:
– Маша!
– Я здесь, – услышал он ее ответ. Она уже была в комнате, незаметно и неслышно войдя в дверь.
– Маша, я хочу тебя о чем-то попросить. Сделаешь?
– Я не могу согласиться заранее.
– Можешь, – жестко сказал он.
Она молчала. «Значит, она сделает», – подумал Рем.
– Ты должна убить меня, – сказал он вслух.
Она громко вскрикнула:
– Что? Что ты сказал?!
– То, что слышала, Маша, – ответил он, стараясь, чтобы его тон был жестким, но не грубым.
– Но зачем? Зачем? – И он услышал, как Маша расплакалась.
– Они хотят размазать меня и смешать с дерьмом. Я потом вряд ли отмоюсь. Но самое главное – они хотят смешать с дерьмом мою Родину. А у меня, кроме Родины, сейчас ничего нет. И моего доброго имени. Что может быть хуже?
– Что ты хочешь? – спросила Маша.
– Ничего. Почти ничего. Один укол чего-то сильнодействующего, чтобы сердце остановилось. Желательно без боли. Можешь?
В воздухе повисла тяжелая пауза. Маша расплакалась.
– Ты знаешь… ты знаешь, что за эти дни я поняла, что могу быть нужной. Мне бы хотелось, чтобы ты всегда был раненым, сидел в своей инвалидной коляске или в чем-нибудь еще, а я бы ухаживала за тобой, и мне бы от этого было хорошо. Странно, а я ведь даже не знаю, как тебя зовут. Ты был хорошим человеком до этой проклятой войны, но она ведь когда-нибудь закончится. И не важно, как будет называться страна, в которой ты живешь. Главное, что ты живешь.
Вздох. Пауза. Слово.
– Важно, Маша. Как страна называется, важно. Мы не можем быть ордой, кочующей с места на место. Значит, где ты и кто ты, важно. Я присягу принимал, можешь понять?
– Ой, да тут полгорода принимали одну присягу, потом вторую и третью.
– Машенька, так нельзя. Мне не будет прощения. А правда затеряется в истории.
– Ты же калека! Инвалид! Какая может быть история?!
Она почти кричала.
– Тише, Машенька, тише, – зашептал он. – Давай оставим этот спор. Я не поеду в Россию и не сяду на скамью подсудимых. Точка.
В палате повисло молчание. Они были одни. Его решили держать отдельно от других пациентов, словно он был особо ценным жертвенным животным. Но он твердо решил не идти на моральное заклание.