О н. Того…
Оля. Да вы не спешите, куда же вы торопитесь? Ушел-таки… А странный, говорит, случай. (Стучит ключом в шкап.) Ушел, соглядатай проклятый, уж я и так и так…
Поля. Что? Ушел?
Оля. Ушел, родной.
Поля. Ну и слава богу! И хвала ему за то, что ушел. А я сижу здесь да думаю, что и как оно обернется, а оно все к лучшему.
Оля. Уж я ему: «Да вы куда-нибудь торопитесь, может быть, спешите?» А ему все невдомек, прости господи! Да ты выдь, батюшка. Опять звонок! И отпирать не буду: прямо скажу – больна да при смерти! Кто там? (Неясный ответ.) Больна, сударь мой, больна!
Голос неизвестного. Я врач.
Оля. А у меня, сударь, такая болезнь, что увижу врача – или метла и руку прыгает, или кочерга, а то воды кувшин или еще что хуже.
Голоса за дверью. Что? – По-видимому! Как быть?
– А бог с ней! Нам-то что?
– Пусть себе ездит на помеле!
Оля. Ушли, удалой мой, ушли.
Поля. Что-то глуховат…
Оля. Я им метлой, как тут не уйти? (Отпирает ключом дверь, накрывает на стол.) Уедем в деревню… нехорошо: певчие, чужие люди, лошади я шляпах.
Старая усадьба. Столетние ели, березы, пруд. Индюшки, куры. Они идут вдвоем.
Поля. Как хорошо, что мы уехали! До чего дожили: в своем дому пришлось прятаться… Послушай, ты не красишь своих волос?
Оля. Зачем? А ты?
Поля. Совсем нет, а помнится мне, они были седыми, а теперь точно стали черными.
Оля. Бот, слово в слово. Ведь ты стал черноусым, тебе точно сорок лет сбросили, а щеки как в сказках: молоко и кровь. А глаза – глаза чисто нить, право! Ты писаный красавец, как говорили деды в песнях старых! Что за притча такая?
Поля. Ты видишь, кстати, наш сосед приехал к нам и об естественном беседует подборе с Надюшей. Смотри да замечай: не быть бы худу.
Оля. Да, да, и я приметила. А Павлик бьет баклуши, пора учиться отдавать.
Поля. К товарищам: пускай собьют толчками и щипками пух нежный детства. Не дай бог, чтоб вырос маменькин сынок.
Оля. Ну уж пожалуйста! Помнишь ты бегство без шляпы, извозчика, друзей, родных… тогда он вырос… и конский колыхался хвост над медной каской, и хмурые глаза смотрели на воина лице угрюмом, блестя огнем печально дорогим, а теперь пух черный на губе, едва-едва он выступает, как соль сквозь глину, – опасная пора: чуть-чуть недоглядишь – и кончено!
Подходит Петя с ружьем и вороном в руке.
Петя. Я ворона убил.
Оля. Зачем, зачем? Кому же надо?
Петя. Он каркал надо мной.
Оля. Обедать будешь ты один сегодня. Запомни, что, ворона убив, в себе самом убил ты что-то.
Петя. Я сыт: я сливки пил у Маши.
Оля. У Маши?.. Завтра ты уедешь!
Поля. Да, сударь, рано, очень рано!