— Зря ты это, — вяло пробормотал Проявин. — Можно было взять что-нибудь подешевле.
Коньяк они распили быстро. Хмель не брал. Ивана трясло, как в ознобе. Он вдруг почувствовал, что в него вошла забытая боль и встала около сердца. Бакшеев боялся потревожить ее, и, быть может, от этого разговор не клеился.
— Ты знаешь, Иван, а я заходил к тебе, — барабаня по стакану пальцами, вдруг сказал Проявин. — Ребята мне твой адрес дали. Дочь твою видел, говорил с ней. Хорошая она. А ведь могла бы моей быть. Ну, не всей, а той, другой половиной, что от Лиды. А так, — на щеках Проявина заиграли желваки, — убить тебя хотел. Нож носил. Думал, встречу — и чтоб один конец тебе и мне. Вовремя одумался. Ушла она от тебя — обрадовался. Думаю, так тебе и надо! А увидел дочь — и все простил. Вот сейчас сижу, и нет у меня к тебе зла. Обида есть, что все скверно получилось, а зла нет. Ведь умрем, и до всего этого никому никакого дела не будет. А дочь у тебя красивая. Точь-в-точь, как Лидка перед свадьбой.
— В летное собиралась, — осторожно сказал Бакшеев.
— Вот видишь, любит, значит, тебя. И Лидка тебя до сих пор любит. Видел я тут ее.
— Виноват я перед тобой, Володя, — чувствуя в себе какую-то жаркую облегчающую слабость, быстро заговорил Бакшеев. — И тащить мне все это до самого гроба.
— Брось! — махнул рукой Проявин. — Не мучай себя. Вот за то, что угостил меня, спасибо. Может, еще пятерку займешь? Я тебе отдам.
Бакшеев быстро достал деньги и протянул ему десятку.
— Пятерки нет, — виновато сказал он.
Проявин покрутил в руках десятку, встал, сходил к буфетчице.
— Мне десятки много, десятку я могу и не вернуть, — сказал он, протягивая сдачу.
Бакшеев увидел желтые, прокуренные ногти на руках Проявина, вспомнил: точно такие же ногти он видел у Заикина, когда тот совал ему трешку. И еще, не до конца сознавая, что делает, и лишь повинуясь какому-то порыву, он неожиданно предложил:
— Володя, давай сходим в аэропорт. Ребята говорили, есть место диспетчера по заправке.
— Кто же меня туда возьмет? Для авиации я теперь персона нон грата.
— Ничего, ничего! — уверенно произнес Бакшеев. — Уломаем.
Через неделю Проявин оформился в «приют». Уломали списанные пилоты начальство, уговорили взять Проявина на работу. Но с тех пор перестал Иван ходить в аэропорт. Друзья обижались — готовили место для него, а он подсунул другого.
Снова оставшись в одиночестве, сходил Иван в подвал, вытащил планер Заикина и перевез к себе домой. Планер оказался цел, хотя и пострадал изрядно: крыло пробито, нервюры сломаны. «Для полетов жидковат, — окинув взглядом конструкцию, подумал Бакшеев, — нужно усиливать и собирать заново».