Он видел, что многие, попав в депутаты прямо от станков, быстро сообразили: главное — держать нос по ветру, голосовать, как того от тебя требуют, хвалить на всех перекрестках Ельцина, и все будет в ажуре. И верно: дали не только зарплату, но и квартиры — не может же народный избранник разрабатывать новые законы, сидя по вечерам на Казанском вокзале. Видимо, не до конца разобравшись с его политической благонадежностью, дали квартиру и Порогову, хотя и видели: с держанием носа по ветру у Николая не получилось. Все публикуемые в газетах рейтинги выдавали в нем закоренелого консерватора и противника реформ, хотя сам Николай полагал, что здесь, в Москве, он отстаивает и защищает народные интересы. Очень скоро убедился, что своих-то собственных интересов не знал и сам избравший его народ.
После первого съезда приехал он в Иркутск, пошел на встречу со своими летчиками. Зашел разговор о Ельцине, все были возмущены публикациями в некоторых газетах о том, что, мол, Борис Николаевич позволяет себе даже на заседаниях появляться в нетрезвом виде. Все ждали, что скажет по этому поводу Порогов. Как человек, окунувшийся в большую политику, Николай ответил дипломатично:
— Я с Ельциным за одним столом не обедаю. Но мой сосед, директор серпуховской бумагоделательной фабрики Юрий Гехт, на похожий вопрос корреспондентки ответил, что за появление на фабрике в подобном виде он такого работника тут же бы уволил.
Сам того не ведая, Николай поднес фитиль к бочке с порохом, раздались возмущенные крики, ругань, топот ног; коллеги тут же пообещали отозвать его из депутатов. Пытаясь выровнять ситуацию, Николай напомнил, что не только в день вылета, но и накануне летчикам категорически запрещено употреблять и что пассажиры никогда не сядут в самолет, которым управляет нетрезвый летчик. Та встреча оставила горький осадок. Его потрясла глухота коллег, он понял, что заблуждался, — сядут за стол со всеми, будут кричать до хрипоты, но так и недоговорятся, а виновных все равно будут искать на стороне.
Через год, после августовского путча, летчики, с которыми он съел не один пуд соли, с которыми не однажды мерз на северах, написали на него в газету коллективный донос. Больше всего Николая огорчило то, что в списке подписавшихся стояли фамилии бывших его командиров: Юрия Борзова и Владимира Подошвина. Они припомнили ему все, в том числе и высказывание Гехта, и что он не выполняет наказы избирателей, которые целиком и полностью поддерживают всенародно избранного. И то, что, по словам Порогова, все они при Ельцине потеряют работу. Все было сделано в лучших российских традициях. Новым было то, что в эпоху гласности они подписали письмо своими собственными фамилиями. В ответ на одной из встреч Николай, переиначив Пушкина, сказал, что страной ныне правит суд льстецов под крик толпы голодной, которую, как скот, погнали на убой. Бывшие его коллеги намек поняли и пообещали поставить Николая к стенке. Вскоре это произошло: в девяносто третьем Ельцин подкатил танки к Белому дому и расстрелял его. Непокорные депутаты были избиты, развезены по отделениям милиции и занесены в черные списки, а после выброшены на улицу.