Оставшись без дела, Порогов прилетел в Иркутск. Но его попытка вернуться в кабину самолета была остановлена председателем ассоциации летного состава Сергеем Борисовичем Полищуком. Тот сказал, что в авиакомпании идет сокращение летного состава и взять вновь его в штат не могут.
— Надо нам, Коля, иногда заглядывать в свой паспорт, — сказал он. — Мы и более молодых отправляем на пенсию. Кончились профсоюзы, пришел рынок. А у него жалости нет.
— А-а-а, ты, выходит, теперь что-то вроде заведующего рынком? — с некоторым удивлением протянул Порогов. — В других местах летают и до шестидесяти. Кроме того, я имею право вернуться на прежнее место по закону, — уже как бы вслед пробормотал он и уловил, что говорит не своим, а как бы взятым взаймы, чужим голосом. И нельзя было понять, чего в нем больше: обиды, скрытого вызова, желания пожаловаться на свою судьбу. Что и говорить, высоко взлетел, падать оказалось больно.
— К-х-э-э! — хохотнул Полищук. — Ты меня, Коля, извини, но, говорят, в Москве кур доят. И что из того? Когда и при какой стране эти законы были писаны… Сейчас-то мы живем в другой стране. Ты бы мог пойти в какой-нибудь московский отряд, где летчиков из кабины на пенсию выносят. Что ты за это время связями не обзавелся? Скажу честно, у нас в компании ситуация хреновая. Через некоторое время, может, я сам к тебе на работу попрошусь. Мой тебе совет: пока суд да дело, оформи летную пенсию. Открой свое дело, пиши статьи, занимайся с ребятишками футболом. Ты ведь это любишь. Кто раньше уходит, тот дольше живет.
Как ни старался Полищук на словах высказать Николаю свое участие, но выдали глаза, всего на какой-то миг мелькнуло в них что-то похожее на затаенное торжество. Вот он, миг расплаты. Порогов почувствовал, как откуда-то изнутри что-то темное и горячее ударило в голову, он едва удержался, чтобы не вмазать по выглаженному, выбритому лицу своего бывшего командира. За то, что в своей жизни постоянно натыкался на этот щупающий, холодящий взгляд.
— Если бы я нанимался фотомоделью, официантом или манекенщиком, ссылки на паспорт были бы уместны, — опять же не своим, осевшим голосом проговорил Порогов. — Спасибо за совет, постараюсь прожить долго.
Как вышел из кабинета, Николай не помнил.
До этой минуты, казалось бы, старые, давно поросшие мхом обида и злость на Полищука навсегда ушли из его жизни. Что было, то сплыло. У Сергея своя жизнь, у него своя. Сколько раз они сталкивались по другим вопросам, но еще никогда Николай не ловил себя на том, что причиной его неприязни к Полищуку была Шура Романова.