Те, кто оканчивает Высшую военную школу среди лучших, получают вознаграждение в виде двухлетней стажировки в Генеральном штабе – по шесть месяцев в каждом из департаментов. Моя работа состояла в том, чтобы руководить прикреплением этих стажеров, как их называют. Дрейфус закончил обучение девятым на курсе. А потому имел все права попасть в военное министерство. И мне выпало решать, куда его прикрепить. Он оказался единственным евреем в Генеральном штабе.
То было время растущих антисемитских настроений в армии, которые подстегивались ядовитой тряпкой под названием «Либр пароль»[35], которая утверждала, что еврейские офицеры получают преференции. Хотя я и не чувствовал к Дрейфусу особой симпатии, но попытался защитить его от этой кампании. Мой старый друг Арман Мерсье-Милон, майор из Четвертого департамента (транспорт и железные дороги), был совершенно свободен от предрассудков. Я переговорил с ним. Поэтому Дрейфус с начала 1893 года оказался прикрепленным к Четвертому департаменту. Летом он перешел в Первый (администрация), в начале 1894 года – во Второй (разведка), а в конце того же года – в июле – перешел в мой департамент, в Третий, завершив свою ротацию в Генеральном штабе.
Летом и осенью 1894 года я почти не видел Дрейфуса – он часто отсутствовал в Париже, хотя мы вежливо кивали друг другу, сталкиваясь в коридоре. По докладам начальников его отделов я знал, что он трудолюбивый и умный, но сторонится общества – одиночка. Некоторые при этом сообщали, что Дрейфус холоден и высокомерен с равными и пресмыкается перед начальством. Во время визита Генерального штаба в Шарм он монополизировал за обедом генерала Буадефра и уединился с ним на целый час. Они курили сигары и обсуждали усовершенствования в артиллерии, к раздражению старших офицеров. И Дрейфус не предпринимал никаких усилий, чтобы скрыть свое богатство. У него в квартире имелся винный погреб, трое или четверо слуг, он содержал лошадей, регулярно охотился и купил бескурковое ружье от «Гинар и Сье» на проспекте Оперы за пятьсот пятьдесят франков, что в два раза больше месячного армейского жалованья.
Было что-то чуть ли не героическое в его отказе играть роль благодарного чужака. Но, оглядываясь назад, я понимаю, что вести себя так было глупо, в особенности в той атмосфере.
«Типичный еврей…»
«Операция „Благодетель“» на августовской жаре впадает в спячку. Эстерхази на улице Лиль больше не появляется. Шварцкоппен, видимо, уехал в отпуск. Немецкая квартира заперта на лето. Я пишу Буадефру в его нормандское имение – запрашиваю разрешение получить образец почерка Эстерхази: хочу проверить, не обнаружится ли совпадений с каким-либо клочком документа, добытого агентом Огюстом. Моя просьба отвергнута на том основании, что она может рассматриваться как «провокация». Если Эстерхази нужно будет удалить из армии, то, повторяет Буадефр, он хочет сделать это тихо, без скандала. Я обращаю просьбу к более высокой инстанции – военному министру, который относится к моей просьбе сочувственно, но не хочет идти против начальника Генерального штаба.