– И что ты ему ответил?
– Я сказал, что человек может говорить только то, что ему известно, а мне известно, что Дрейфус хороший солдат и, насколько я знаю, преданный.
– А Пельё?
– Утверждал, что и сам пытался подходить к делу непредвзято. Но на прошлой неделе, когда его попросили провести расследование, генерал Гонз показал ему свидетельства, которые со всей очевидностью доказывают вину Дрейфуса. И с этого момента он не сомневается, что твои обвинения в адрес Эстерхази сфальсифицированы, и единственный вопрос, который он теперь пытается выяснить, был ли ты обманут группой евреев или подкуплен ими.
В этот момент экипаж останавливается, но не успеваем мы открыть двери, как нас окружает толпа репортеров. Мерсье-Милон выходит на улицу и вступает в рукопашную схватку – локтями расчищает нам дорогу. Я иду следом, и, когда оказываюсь в фойе, швейцар встает в дверях и не пускает следом за нами никого. На мраморном полу под аляповатой стеклянной люстрой уже ждет Перье, который торопит меня к лестнице. Я поворачиваюсь, чтобы поблагодарить Мерсье-Милона за предупреждение, но он уже ушел.
Мне не разрешено есть в ресторане. Я не возражаю – в любом случае аппетита у меня нет. Обед приносят в наш номер, я заправляю в рот вилкой кусок телятины, пытаюсь жевать, но потом сдаюсь – мне не преодолеть отвращения. После девяти коридорный приносит письмо, оставленное для меня у портье. Я узнаю почерк Луи на конверте. Хочу прочесть – подозреваю, он предупреждает меня о чем-то перед завтрашним допросом. Но я не желаю давать Пельё какие-либо предлоги для ужесточения дисциплинарных мер против меня. Потому я на глазах Перье, не вскрывая письмо, сжигаю его в камине.
Ночью я лежу без сна, слушая храп Перье на другой кровати и пытаясь понять слабости моей позиции. С какой стороны на нее ни посмотреть, она уязвима. Я попал в руки врагов, спутанный по рукам и ногам тонкими ниточками лжи и инсинуаций, которыми меня тщательно оплетали в течение последнего года. Большинство людей будут только рады поверить, что я работаю на евреев. А пока армии позволяется расследовать собственные преступления, надежды на оправдание у меня нет. Анри и Гонз могут просто изобретать любые «неопровержимые доказательства», какие им нужно, а потом приватно подсовывать их людям вроде Пельё, пребывающим в убеждении, что такие преданные штабные офицеры всегда будут делать то, что от них ждут.
На улице Сен-Лазар даже в полночь такое скопление авто, какого я не видел никогда прежде. Звук пневматических шин по асфальту для меня в новинку, впечатление такое, будто кто-то непрерывно рвет бумагу, этот звук и убаюкивает меня.