Мне невыносимо его слушать. Я демонстративно встаю и выхожу из зала.
Эстерхази кричит мне вслед:
– В течение последних восемнадцати месяцев против меня плели самый гнусный из всех возможных заговоров! За это время я страдал столько, сколько не страдал никто из моих современников за всю жизнь!..
Я закрываю дверь и ищу в коридоре Луи. Нахожу его на скамье в зале Арле – он сидит, уставившись в пол.
– Ты понимаешь, что мы сейчас были свидетелями государственного переворота? – Луи поднимает на меня мрачный взгляд. – А как еще можно назвать ситуацию, когда Генеральный штаб предъявляет улику, которую не позволяют увидеть защите, а потом угрожает всеобщим дезертирством, если гражданский суд не примет эту улику? Ту тактику, которую опробовали на Дрейфусе, они хотят теперь распространить на всю страну!
– Согласен. Поэтому я хочу, чтобы меня вызвали свидетелем еще раз.
– Ты уверен?
– Ты скажешь Лабори?
– Будь осторожен, Жорж… я теперь говорю как юрист. Если ты нарушишь присягу секретности, они упекут тебя на десять лет.
Мы возвращаемся в зал судебных заседаний, и я на ходу говорю Луи:
– Есть и еще кое-что, о чем я хочу тебя попросить, если ты не возражаешь. В уголовной полиции есть один полицейский по имени Жан-Альфред Девернин. Попытайся незаметно встретиться с ним и скажи ему, что мне необходимо увидеть его в условиях строжайшей секретности. Скажи, пусть следит за газетами и на следующий день после моего освобождения ждет меня в семь часов вечера на обычном месте.
– На обычном месте… – Луи без всяких комментариев делает запись в своем блокноте.
Наконец наступает момент, когда судья говорит:
– Полковник Пикар, что вы хотите добавить?
Идя к свидетельскому месту, я скашиваю глаза на Анри, который едва помещается на скамье между Гонзом и Пельё. Его грудь настолько обширна, что руки, сложенные на ней, кажутся обрубками, напоминают подрезанные крылья.
Я глажу полированное дерево перилец, словно выравниваю его.
– Я хочу сказать кое-что о документе, который, по словам генерала Пельё, является абсолютным доказательством вины Дрейфуса. Если бы он не упомянул об этом документе, я бы сам никогда не сказал о нем, но теперь я чувствую, что должен это сделать. – Часы тикают, перед моими ногами, кажется, разверзается дверь в преисподнюю, но я делаю шаг вперед. – Это не документ, а фальшивка.
Я быстро рассказываю остальное. Когда вой и крики в зале смолкают, поднимается Пельё и предпринимает яростную атаку на меня:
– Все в этом деле странно, но самое странное – это позиция человека, который все еще носит форму офицера французской армии, но в то же время обвиняет трех генералов в подлоге…