Но я тогда была счастлива. Девочка, появившись в моей жизни, развеяла тоску, в которой я жила. Она стала смыслом моего существования. А потом судьба отняла её у меня… – голос Камилы сорвался, но она продолжила, уже ровно. – Она заболела. Простыла, когда играла на улице. Ей было полтора года. Посылали за врачом, знахаркой, даже колдуньей, но всё без толку. Моя девочка гасла, как свеча. Я долгие дни сидела у её постели, молясь, чтобы она осталась жива, только бы она осталась жива! Я готова была отдать свою жизнь, лишь бы она жила! Но тогда уже шёл Пятый безбожный год. Я знала, что меня никто не слышит. И она умерла. Тихонько, словно кто-то задул свечку. И всё.
А через год умер Ирвиг. У него было слабее сердце, и однажды он вдруг замер посреди своей мастерской, и упал. И больше не поднялся.
Тяжело описать, что я чувствовала в тот год. Это была тупая, ноющая боль, невыносимая, нескончаемая. Когда умер муж, я почти не плакала, уже не могла. Я думала, что хуже уже не будет. Но стало. Илио, унаследовавший дом и дело отца, превратил мою жизнь в кошмар. Вновь начались долгие дни, полные тяжёлой работы, побоев и голода, грызущего, постоянного голода. Илио открыто издевался надо мной, но я всё терпела, потеряв интерес и к жизни, и к людям. Но видя, что этим меня не пронять, он решил добить меня. Он сказал, что женится на мне, и тогда я стану его собственностью. Стала бы я тогда жить хуже? Не думаю. Но одна мысль о том, чтобы принадлежать этому человеку, вызывала во мне смех и гнев одновременно. Я открыто сказала ему, что этому не бывать. И тогда он выставил меня из дома. Что я могла сделать? Соседи смотрели, как он выталкивает меня за порог и захлопывает дверь, но ничего не сделали. А я стояла одна посреди улицы и не могла даже плакать. Слёз у меня не было.
Когда я пришла в свой родной дом, меня встретила всё та же бедность, как и пару лет назад. Лошадей родители уже продали, а корова совсем отощала и готова была издохнуть. Один из моих братьев сбежал из дома с караваном торгашей, две сестры умерли, не вынеся голода и холодной зимы. Меня встретили голодные, впавшие глаза остальных братьев и сестёр. Но меня даже не впустили в дом. Мать, встретив меня на пороге, загородила собой проход. Никакие мои мольбы не смогли её умилостивить.
«Ты теперь отрезанный ломоть» – сказала она мне.
«Но куда же я пойду?!» – выпалила я, чувствуя нарастающий гнев и слёзы, скатывающиеся по щекам.
«Куда знаешь. Это уже не моя забота».
И вот ещё одна дверь захлопнулась пред самым моим носом.
Что я могу сказать, это было горько. Это было неописуемо обидно, несправедливо, зло и жестоко! И всё это я хотела выкрикнуть в воздух, но не стала. Какой был в этом смысл? И я просто побрела прочь. Мне хотелось есть, спать, я замёрзла холодным весенним вечером. Ещё не везде сошёл снег. Я не знала, что мне делать. Кто-то из знакомых дал мне краюху хлеба, в ручейке я напилась, а спала на соломе в чьём-то сарае, откуда утром меня выгнали, угрожая спустить собак. Никто не хотел брать меня на работу. Я подозревала, что Илио распустил про меня какой-нибудь слух, но мне не хотелось даже знать какой. Мне было всё равно. Я потеряла всё.