— С чего ты взял? Убери ты этот чертов фонарь!
— Тебе нужны доказательства? — Джеф отвел луч в сторону. — Изволь. Когда ты забралась в развалины, начался пожар. А я давно заметил: как только из библиотеки пытаются вынести какие-нибудь бумаги, пожар возобновляется. Вывод — ты что-то утащила. Надо было обыскать тебя сразу, но тогда мне было не до того. Второе — овчарка-оборотень. Кто-то поместил ее в библиотеку специально для охраны Книги Корина. Когда овчарка начала преследовать тебя в реальном мире, тогда у меня впервые возникли подозрения, я побывал в твоей квартире и устроил небольшой обыск — извини, если напугал. И наконец, на следующий день после того, как ты от меня ушла, я отправился в библиотеку, спустился к завалу на третьем ярусе и частично разобрал его.
Я затаила дыхание. Джеф заметил мое волнение, и зубы блеснули в усмешке.
— Да-да! Там под штукатуркой лежал труп. Он был почти не поврежден — наверное, вора оглушило, а потом он задохнулся в дыму. В правой руке он сжимал клочок бумаги. Хочешь знать, что там было написано?
Джеф достал из кармана обрывок листа. Он выглядел братом-близнецом моего.
«Ночью 21 августа 1928 года я проснулся в мастерской, где обычно ночевал в теплое время года, чтобы не тратиться на съемный угол, и увидел, что на верстаке расцвел золотой цветок, похожий на огромный лютик. Я слегка удивился, поскольку в то время по заказу Наркомпроса работал над «башней солнца». Вдруг я услышал голос цветка: «Матвей! Возьми перо и запиши то, что я скажу». И он начал говорить, а я записывал; «Черное — безлунная ночь; белое — восход луны; красное — утренняя заря. Из хаоса тьмы является совершенное; в свете луны разрозненное становится целым, а тайное — явным; рассвет несет преображение, необъяснимое и неизъяснимое словами. Звезды говорят мне, что настало время пробуждения. Я открываю глаза…»
«Я выхожу из тьмы луны…» — мысленно продолжила я.
— Признайся, где вторая половина страницы, — настойчиво повторил Джеф. — Я ведь не отступлюсь, сама понимаешь, Я всю жизнь потратил на поиски этой книги. Я не злодей и не испытываю к тебе никакой враждебности, но если ради этого клочка бумаги понадобится тебя убить, я не задумаюсь ни секунды. Если отдашь обрывок добровольно, я выведу тебя отсюда хоть сейчас. Если нет — просто унесу книгу, а тебя оставлю здесь. Возможно, лет через десять завал все-таки разроют. Не знаю, удастся ли опознать твои кости…
Я заколебалась. Умом я понимала, что положение безвыходное и надо соглашаться. Но при виде Книги Корина в руках Джефа во мне разгоралось иррациональное упрямство. Чего ради я сюда проникала — чтобы меня вот так кинули? Отдать? Ни за что! «Что же делать? — мучилась я. — Он ведь может просто обыскать меня. И, разумеется, найдет обрывок. Вот он, родимый, мокнет в сжатом кулаке. Сбежать? Джеф не выпустит… Он меня все равно не выпустит, — поняла вдруг я. — Зачем ему оставлять такого свидетеля? Он же понимает, что едва я отсюда выберусь, как сразу побегу в академию и все о нем расскажу. Ему даже убивать меня не надо. Как он сказал — просто уйдет…»