Поначалу Конфедерация, на зависть соседям, казалась образцом благополучия. Но стоило ей вступить в полосу затяжного экономического кризиса, как в обществе начались разброд и шатания. Вскоре оно раскололось. Одна половина призывала справиться с проблемами цивилизованным путем — за счет еще большей открытости и демократии. Другая, напротив, мечтала о твердой руке, способной обуздать всеобщий хаос. Пропасть между ними все углублялась, и наконец стало ясно: рано или поздно эти группы сойдутся в безжалостной схватке. Так оно и случилось — даже раньше, чем думали аналитики.
— А ведь я верил тебе, Фредерик, — сказал Горак. — Ни за что бы не подумал, что ты так отблагодаришь меня за все…
— Вера — глупое чувство, — снисходительно произнес Кассар. — А для того, кто обладает высшей властью, — непростительное. Верить полагается маленькому, смирному и бесхитростному обывателю. Он должен твердо знать, что никогда, ни при каких обстоятельствах у него не отнимут хлеба и зрелищ. Что там, наверху, о нем постоянно думают и, если потребуется, защитят от любых опасностей. Но то обыватель… Знаешь, Томаш, что тебя погубило? Ты ни черта не понимаешь в людях. Надо же было додуматься до того, чтобы назначить меня главным силовиком!
— Я тебе верил, — повторил Горак.
— Ты был поразительно слеп, Томаш. Я всегда ненавидел тебя, хотя умело это скрывал. Только и ждал удобного случая, чтобы вцепиться в горло. Ну что ты творил, а? Даже последнему идиоту было понятно, что надо выезжать за счет других. Натравить друг на друга самостоятельных игроков, сыграть на их противоречиях, втянуть в экономическую войну. А у себя, в Конфедерации, нужно было скрутить шеи болтунам, вопящим, что дело идет к диктатуре. Ведь худшая диктатура, Томаш, — это когда власть достается таким вот пустобрехам. Что же сделал ты? Принял какие-то дурацкие программы, помогающие стране, как мертвому припарки. Выдвинул кучу красивых лозунгов в духе «Все люди — братья, поможем друг другу!» Даже вспоминать противно. Разве ты не знал, Томаш, что даже братья хотят есть? И им без разницы, кто принесет еду — белый, как ангел, голубок или вооруженный до зубов детина. Хотя — нет, не без разницы. Лучше, конечно, детина. И знаешь почему? Он отгонит чужаков, которые тоже потянутся за едой. А голубок может только мило ворковать. Согласен?
Горак молчал.
— Что, нечего сказать? Да, Томаш, не зря говорят, что главный враг человека — он сам. Ты не просто скверно правил государством, а умудрился упустить все свои шансы. Даже в тот момент, когда президентское кресло еще можно было вернуть, выбрал не тех соратников. Они-то тебя и предали — ко дню решающей битвы я купил их с потрохами.