На другое утро Глеб, едва перекусив, забыв застегнуть пальто, ни свет ни заря выскочил из дома.
Шуру остановил у лестницы на второй этаж:
— Шура!
Она вспыхнула, растерянно улыбнулась:
— Да?
— Я хотел бы… мне нужно… с тобой поговорить…
Шура смотрела на него растерянно.
Они встретились вечером возле метро «Профсоюзная». Пошли рядом. Глеб не знал, с чего начать. Не попросишь ведь: «Расскажи, какая Даша?» Обидится. Падал снег, и Шурины косы скоро стали светлыми — снег на них не таял.
— Вот я пришёл в школу и ничего не знаю о ней…
Он был доволен, что придумал такой безобидный повод для начала разговора. А Шура почему-то сникла.
— Разве Костя тебе не рассказывал? — спросила. И повернулась к нему. — Правда, Костя не самый разговорчивый экземпляр в нашем классе. — В голосе её зазвучала обычная радость, с которой она делала всё: отвечала урок, писала сочинение, ела пирожок. — Я не знаю, что тебе интересно. Знаешь, я ведь с Коськой и Дашей учусь с первого класса.
Да, он рассчитал правильно. Шура начала от первого дня первого класса: день за днём вставала перед ним Дашина жизнь. Рассказывая, Шура смешно морщилась, теребила косу, с косы сыпался снег. Глеб с удовольствием разглядывал её глаза, чуть длинноватый нос с ложбинкой между ноздрями, крупные губы.
Они стали встречаться. И себе не смог бы объяснить, что больше влекло его к Шуре: разговоры о Даше, или лёгкость её характера — она готова была бродить с ним в любую погоду по букинистическим магазинам в поисках нужной книжки, или то, что Шура смотрела на него, словно лаская?
Он с радостью открыл, что Шура умна. И как-то сразу успокоился.
Стал лучше спать и теперь смотрел на Дашу издалека — как на прекрасную, хорошо изученную реликвию, которую никто никогда не смеет взять в руки. Вместо одной Даши у него теперь был весь класс, потому что Шура немедленно вовлекла его во все классные дела. Он скучал по ней, если два дня не видел, и тут же успокаивался и расслаблялся, едва раздавался её голос. С Шурой всё было просто. Шура освободила его от Даши.
Лишь где-то в глубине продолжала жить обида на Дашу, желание доказать ей, что её независимость от него — ерунда, это он от неё независим, это он прекрасно проживёт без неё. Не умея объяснить себе, что же продолжает злить и раздражать его, на уроках он лез на рожон, упрямо, навязчиво повторяя одно и то же: «Человек может проявить себя, лишь отгородившись от людей».
А после уроков спешил остаться с Шурой наедине, чтобы поскорее освободиться от раздражения. Но и встречи с Шурой чем-то раздражали его. Никак не мог он понять почему.