А она, замирая от непонятного ей самой восторга, вслушивалась скорее в мелодию стихов, чем в слова.
Ирина не любила быть одна, легко сходилась с людьми. Ей хотелось поскорее вырасти и понять взрослую жизнь. Когда-то давно она даже пробовала целоваться с мальчиками, но это ей быстро надоело, зато когда раздавалось скрипучее треньканье гитары и хрипловатый голос — «подумайте, простому муравью…» или «она по проволоке ходи…ла», воздух застывал в ней.
Сейчас было другое: в неё, тринадцатилетнюю, проникала взрослая тревога. Над головой гудела школа, томила музыка радио и прятала их одних в скрытом от всех подвале. Незнакомка в наглухо закрытом платье, медлительный таинственный жираф, шагающий по пустынным жарким пескам, юная бабушка, смотрящая с портрета и поджигающая душу внучки, подводили её к запретной полосе незнакомой и отчаянно красивой жизни. Казалось, ещё мгновение, и она сама закружится в этой жизни.
Когда звенел звонок и Ирина собиралась уходить, Юра снова начинал заикаться.
— Я б-буду ждать, — говорил он, забывая и о своих лекциях с семинарами, и о том, что Ирина просто девчонка, забредшая по чужому адресу.
Ирина не слышала учителя. За окном возвышались аккуратные сугробы — это были ровно подстриженные кусты. Стояли высокие дома, в зимних окнах которых не было видно людей, зато в каждом светило по зимнему солнцу. А впереди, перед Ириной, аккуратно подстриженные, круглились затылки. Ирина грустно улыбалась, как Незнакомка, и печально вздыхала. Двойки не пугали её — теперь у неё был Юрий, глухой голос которого не давал ей уснуть ночами. Что-то совсем другое, чем в прежних переборах гитарных струн, чем во всей её прошлой жизни, открывалось ей в новой школе и в Юриных любимых стихах, и это другое, новое, заставляло её ходить на цыпочках, тянуть тонкую шею и принимать анальгин от незнакомой раньше головной боли.
Но Юра исчез. Через несколько месяцев прислал письмо из Уфы, что женился и у него скоро родится сын… Почему пропал? Почему убеждён, что родится именно сын?
Теперь Ирина мчится впереди всех — лично её пригласил хозяин моторки прокатиться. На берегу скидывает с себя платье, и вот уже над синей водой озера — оранжевое пятно её купальника, — касаясь волосами воды, Ирина прикрепляет лыжи. Моторка затарахтела, Ирина услышала крики: «Крепче возьмись!», «Молодчина!» — и стремительно понеслась за моторкой. С берега что-то ей кричали, Ирина больше не слышала ничего: неслась по воде, как у Грина, ветер бил её, заливали брызги, моторка ревела. Страшно ей не было, потому что на берегу стоял Олег и смотрел на неё.