И под нею – тоску.
Глухую.
Давнюю.
Появилась Велимира на свет дитем долгожданным. Всем хороша. Крепка. Здорова. Голосиста, да только девица. Отец-то чаял мальчишку и потому, как вынесли младенчика, и на руки взять не пожелал.
Не то.
Не так.
Что толку от еще одной бабы? Небось есть уже одна дочка. Боярыня, которая мужнин норов ведала, тоже в огорчение пришла. И пусть прислал ей муж за дочку бурштынов ларец да шубу, а все одно сердцем к дочери остыла.
Кормилицам отдала.
Нянькам.
Нет, не обижали Велимиру в тереме отцовском. Берегли. На руках носили. Бабки-шептухи сказками баловали. Няньки хороводы водили, лишь бы ни слезиночки не проронила боярыня.
Вот только матушка редко заглядывала.
А отец, которого Велимира любила безотчетно, сама не ведая за что, и вовсе будто бы не замечал.
Взрослела.
Тянулась.
Умом была наделена живым, а потому вскорости наскучили ей и байки бабкины, и гадания ежедневные, что на крупе, что на зерне маковом. Пожелала учиться и пожелание сие батюшке высказала. А он, брови насупив, спросил:
– Зачем тебе?
Сестрица-то старшая обыкновенною бабой росла. И в тереме ей было не тесно, не душно. Радовали сердце наряды да драгоценные украшения, белила, румяна, сурьма… днями она перед зеркалом сиживала, красоту наводила.
Науки?
На что ей науки?
А младшая вот дурить вздумала. Бабье место – в светлице с иглой ли, над гобеленом ли аль еще за какою работой.
Но Велимира знала, что ответить, хоть и мала была.
– Когда мне батюшка жениха достойного найдет, – сказала она, взор потупив, – то не желаю я семью нашу безграмотностью позорить. Слыхала я, что царица и читать умеет, и пишет сама. И мужу своему во всем подмога…
Отец скривился. Не любил он царицу за норов ее неженский, за руку крепкую, за то, что лезла туда, куда бабам носу совать не положено.
– Так неужто мы хуже? – спросила Велимира.
И получила дозволение.
Учили ее на совесть. И сама она училась жадно, разумея, что только так сбежит из золотой клетки терема. Нет, не привлекала Велимиру жизнь навроде той, которую вели что сестрица, что матушка. Глядела она на них и не понимала.
Ленивые.
Скучные.
Только и способные, что перебирать перстни да сплетни, девок дворовых слушать, старух-молельниц привечать, от которых больше вреда, нежели пользы. И всех-то желаний – наряды да меха…
Нет, не по сердцу.
…а там и сестрице заболеть случилось.
Слегла она в первый месяц зимы. Сперва-то все жалилась, что ноженьки ее не держат, что сердце в груди колотится, что слабость страшная мучит. Но не слушали. Всегда-то она любила прихворнуть, чтоб у постели и целители, и знахарки, и мамки с няньками вилися.