— Церковь-то там точно есть… И люди тоже. Ну не мог Антон все это придумать. Да и шахматы эти…
— Анфиса, ну правда, успокойся, — сказала я, приобняв ее.
Я набрала в легкие побольше воздуха, а воздух был прохладный, но какой-то необыкновенный, сладкий и горький одновременно, так пахнет сама осень, настоянная на погибающих листьях, чуть тронутых тонким льдом озерцах, на дымке сжигаемого садового сора. И в небо, в непроглядную темень выпорхнула невидимая для Анфисы и Яна призрачная, как россыпь звезд, мелодия, исполняемая оркестром… Долгое вступление, наполняющее мою душу забытой радостью и заставляющее колотиться мое сердце. Словно там, впереди, где-то внизу, в невидимом для меня пространстве за мной следили тысячи глаз.
Я остановилась, схватив Яна за руку и сделав движение, притормаживая его ход, и все трое встали, посреди ночи, обвеваемые прохладным ночным ветром.
Мои руки плавно двигались в такт звучавшей во мне музыке, и вот, наконец, прозвучали несколько последних нот, взятых флейтой, и мой голос чистый, преисполненный нежности, запел, задыхаясь от волнения:
Casta diva…
Casta diva che inargenti
Queste sacre queste sacre
Queste sacre antiche piante…
Звуки летели к небу, разрывая темноту, наполняя ее чуть заметным бледным светом.
— Ты ж моя птица, — прошептал, крепко держа меня за руку, Ян.
A noi volgi il bel sembiante
A noi volgi a noi volgi
A noi volgi il bel sembiante
Senza nube e senza vel.
Внутри меня разверзся золотой, усыпанный бриллиантами купол, обращенный к едва наметившемуся над нашими головами лунному очертанию, из ниоткуда вдруг врывался мощный, свободно льющийся голос, пронзающий последние слои прозрачных черных облаков и навстречу
spagi in terra, spagi in terra quella
pace que regnar tu fai nel ciel
выплыла, озаряя все вокруг, крупная, сияющая белым ярким светом луна.
Слезы хлынули из моих глаз, такого счастья я и не помнила, чтобы так сильно, мощно и вместе с тем нежно звучал мой голос. Оркестр внутри меня замолк, где-то вдали тысячи, миллионы слушателей аплодировали мне, и звук аплодисментов таял, растворяясь в порывах ветра…
Вот так и сходят с ума, подумала я, прикрывая рот ладонью, словно проверяя, на месте ли он, ощупывала горло, все еще не веря, что это мои голосовые связки справились с этой каватиной.
Ян обнял меня, зарылся лицом в мои руки, осыпая их поцелуями.
— Так и умереть будет не жалко, под твой голос, — сказал он, и я поняла, что он плачет.
Анфиса стояла рядом, широко расставив ноги, словно для того, чтобы не упасть, чтобы удержаться, и лицо ее, освещенное лунным светом, казалось совершенно белым. Она смотрела на меня и едва заметно качала головой. Потом, придя в себя, проговорила: