— Нет, это в Белом. У тебя проблемы?
— Мне надо бы провериться, по-женски, — сказала я на этот раз чистую правду.
Удивительное дело, но физически я чувствовала себя вполне нормально. Кровотечение давно остановилось. Словно организм счел, что мне и так много досталось, и избавил меня от боли и неприятных ощущений. Вот только голова побаливала, да во рту сохло. Конечно, меня либо напоили какой-то дрянью, либо все дело в уколах. Я же не могла не заметить следы иглы на сгибах рук… Хорошо, что меня не успели превратить в наркоманку.
— Если хочешь, прямо завтра и поедем в Белое, я позвоню нашей врачихе, Крайновой, она хорошая, добрая, можно даже сказать, ласковая. Посмотрит, скажет тебе все. Ты думаешь, что беременная?
Я пожала плечами. Откуда мне было знать.
После долгого чаепития, во время которого Анфиса рассказывала мне о жителях Синего Болота, об Оле Блюминой, о библиотеке, где сохранилось место библиотекаря и куда меня можно было бы устроить на работу, мы с ней прибрались, вымыли посуду.
— Ну, я пойду, у меня полно всяких дел, — сказала Анфиса. — Приятно было познакомиться.
Она вдруг задержала на мне пристальный взгляд и улыбнулась одними губами:
— А я ведь знаю, кто ты, — сказала она тихо.
Борис позвонил мне поздно ночью. Этот порядочный, интеллигентный, культурный и образованный человек сорвался, напился и мычал мне сквозь неконтролируемые мужские отчаянные слезы о том, как ему плохо, тяжело, что все, что случилось с ним, невозможно, нереально, что это страшный сон, он просил меня разбудить его, ударить, надавать пощечин.
Как я понимал его!
Вернувшись из Лопухина домой, я углубился в изучение всего, что мне удалось выяснить, услышать от моих помощников, Бориса, и того, что я увидел собственными глазами в загородном доме Нины Бретт. Мне понадобилось не так много времени, чтобы понять, что решение Нины, оказавшейся в какой-то сложнейшей ситуации, о которой мы можем только гадать, было принято ею спонтанно, быстро. Что у нее попросту не было времени, чтобы все хорошенько обдумать. Возможно, да, и скорее всего, то письмо, что она оставила Борису, пусть и было написано ею не под дулом пистолета, но все равно, под давлением обстоятельств. А это подразумевало какую-то совершенно невероятную причину, заставившую ее сделать это, унизить своего любимого человека, заставить его возненавидеть себя, отвернуться от нее. Если бы Нина была обыкновенной женщиной, не набиравшей известность певицей, связанной с миллионными контрактами, то это письмо было бы воспринято Борисом так, как она этого и добивалась, — он отвернулся бы от нее. И я допускал, что он, переболев после того, как его бросили, предали, рано или поздно оправился бы от удара и начал бы новую жизнь. Но в том-то и дело, что Нина была (хотя почему была?) человеком неординарным и, по мнению всех, кто ее знал, ответственным, а это значит, что даже если допустить, что она влюбилась в другого мужчину и решила бросить Бориса, то уж так глупо поступить со своей профессиональной карьерой она бы не смогла точно. И подставить всех тех, кто помогал ей в ее карьере, кто надеялся на нее, кто, грубо говоря, поставил на нее, вложившись в ее талант, она бы не посмела. И если я пришел к этому выводу, еще находясь в Лопухине, то Борис просто знал это, чувствовал, поскольку Нина была близким для него человеком. Значит, он понимал, что с ней беда. У него мозги закипели, пытаясь осмыслить случившееся.