Он победил ее.
А днем позвонил В.В. и сообщил, что из Москвы прилетает «важная птица» и Митя во второй половине дня завтра должен прийти на прием к той «птице».
До этого может заниматься, чем хочет, «хоть бежать на свидание, — засмеялся В.В. и уже серьезно добавил: — Отдохните, подумайте, как будете говорить с ним… Удачи. Я буду поблизости, так что не волнуйтесь, Митя…»
Митя вдруг ощутил силу и радость. Все закончилось. Заканчивался еще один этап его жизни, и тоска и тревога вполне объяснимы и естественны. И ничуть не поздно!
Он почувствовал себя победителем!
Счастливый день перемен выпал на буйную сказочную весеннюю погоду.
Небо было голубым, как глаза незнакомки, ветерки, ласковые и шаловливые, перелетали с листка на листок, — все в мире было гармоничным и прекрасным.
Настроение у Мити было «поющим и танцующим», и только Нэля со своими домашними заботами несколько омрачила его: надо было купить множество всего и она не успевала.
Митя рассчитал, что как раз после этих походов прямиком попадает к «важной птице», где и произойдет поворот в его судьбе. Чтобы мотаться по хозяйственным делам, не надо официоза в одежде — Митя накинул легкую куртку, джинсы и отправился.
На улице он невольно остановился — так прямо и откровенно било в глаза солнце, и воздух казался напоенным ароматами райских садов, хотя это был всего-навсего Нью-Йорк.
Митя решил пройтись, теперь неизвестно когда… Защемило сердце, сжалось, нашла какая-то неведомая туча, и все померкло вокруг в предчувствии беды. Но он отогнал это ощущение — уже умел.
Первым делом он направился в бывшую лавку грека — того нет, но может, племянник напоит кофе и это как-то сгладит грусть.
Лавка была закрыта, и унылый племянник подметал плитчатый тротуар перед ней. Видимо узнав Митю, он поднес руку к старой полисменской фуражке без эмблем, Митя ответил молчаливым поклоном и вдруг почувствовал свою загадочность, раздвоенность и появившуюся внезапно рысью настороженную повадку.
Куртку он скинул и повесил на плечо — жарить стало неимоверно.
В заднем кармане джинсов ощутил какую-то тяжесть… Оказалось, нож-наваха. Когда он засунул сюда нож?.. Не упомнить.
Однако присутствие навахи возбудило его и взбодрило.
Еще вкрадчивее стала его походка, бледнело и юнело лицо с высокими скулами и раскосыми глазами, трепетали тонкие ноздри, будто предвосхищали добычу. А улицы вели его и кружили, и он отдался их хитросплетениям и тайным замыслам.
Дома становились старее, беднее, вот промелькнула афиша стриптиз-бара, где когда-то, — тысячелетие назад! — выступала Анна Шимон…