— Все же спрячься, Ляксей Ларионыч! Не приведи Господи, стрела какая или пуля прилетит.
Маньчжуры, подставив к стенам высокие лестницы, уже карабкались наверх. Их встречали огнем и прикладами. Тех же, кому удавалось взобраться на стену, рубили саблями.
— Эх, смолы б сейчас, но где ее взять? Вся кончилась, — глядя на карабкающихся по лестницам узкоглазых ратников, сказал Толбузин.
Снова «заговорила» вражеская артиллерия, и этот раз ей удалось сделать пролом в крепостных воротах, куда тут же хлынули маньчжуры. Началась кровавая сеча. На помощь казакам из нижнего боя бросились пашенные с рогатинами и топорами. Маньчжурам удалось опрокинуть их. Оказавшись в крепости, они с победными криками ринулись к чудом уцелевшим постройкам, круша мечами всех, кто попадался на их пути.
Неожиданно будто бы из-под земли перед ними возник старец, державший в руках икону с образом Божьей Матери. Он молча и сурово глядел на врагов, как бы заклиная их остановиться. Устрашившись этого взгляда, маньчжуры замерли в нерешительности.
— Иван, Карп, Григорий, Ефим — айда за мной! — увидев Гермогена в окружении врагов, закричал Федор старым товарищам. — Старца нашего убивают!
Словно ястребы с неба, слетели они со стен и бросились на врага. Силы были неравными, но казаки дрались так отчаянно, так ловко они уворачивались от неприятельских мечей, что маньчжурам никак не удавалось сломить их сопротивление. Тут Петр подоспел, а за ним и ватага пашенных во главе с Захаркой. Бились насмерть, не жалея голов своих.
— Давай, сынок, давай! Бей их, дьяволов! — опрокинув очередного басурманина, закричал Федор сыну. — Нечего поганцам нашу землю топтать!
Глаза у него злые, бешеные. Ночью Федор похоронил свою Саньку. Не лежать же, мол, ей, как дохлой псине, у всех на виду.
— Отпеть бы ее надо, мою голубу, — обратился он к диакону Ионе.
— Да не по чину мне, Федя, — сказал тот. — Кадилом помахать еще могу, но не больше. Обратись к отцу Максиму.
У священника и без того работы хватало. Наскоро отпев одного покойника, он переходил к следующему. Федору пришлось ждать почти целую ночь, но вот настал и Санькин черед.
«В путь узкий ходшии прискорбный, вси в житии крест яко ярем вземшии… — читал отец Максим. — Приидите насладитеся их же уготовах вам почестей и венцов небесных…»
Прочитав молитву, он трижды осенил усопшую крестным знамением и велел двум послушникам, которых призвали помогать ему, опустить тело в наскоро вырытую общую яму. Нынче было не до гробов, но и откуда им взяться, ведь прежде чем положить покойницу в могилу, ее замотали в старое тряпье. Все… — крепко зажмурил глаза Федор. Нет у него больше Саньки. Для чего тогда жить? Отец Максим ему: «Крепись, казак, жизнь твоя еще не кончена, нельзя тебе опускать руки, так как это грешно. Не зверю в лапы отправляешь сестру нашу, а в лучший из миров», — сказал он.