— Может, завтра? Да, папа?
— Может, завтра.
— А может, послезавтра?
— Может, и так.
— А ты можешь призвать его в улус?
— Могу.
— А ты можешь велеть ему ехать завтра?
— Могу, но не стану этого делать.
— Почему?
— Потому что вы поедете, когда Мюльдюн соберется.
Разговор зашел в тупик. Обычное дело, если вы разговариваете с моим отцом. Ладно, зайдем с другого бока. Тем паче, другой бок интересовал меня гораздо больше сроков отъезда. Я просто бесился из-за него. Руки тряслись, честное слово.
— А мне в Кузне будут доспех подбирать?
— Не будут.
— Почему? Все говорят, что будут!
Я едва не расплакался. Сиэр-тойон не врал никому и никогда, а уж родному сыну и подавно…
— Не будут, а будет, — отец погрузил усы в кумысную пену. — Будет подбирать. Доспех тебе будет подбирать Кытай Бахсы, хозяин Кузни. В этом деле ему нет помощников.
— И оружие?
— И оружие.
Думаете, я успокоился? Я только подошел к главному.
— А это больно?
— Может, и больно.
— А может, и не больно?
— Может, и не больно.
— Так больно или не больно?!
— Как получится.
Думаю, теперь вы отлично знакомы с моим папой.
— Кустур сказал, что меня в шлем колотушкой забьют.
— Не забьют.
— Точно? Это хорошо.
— Ты сам подумай, — отец устроился поудобнее, хотя казалось, что удобней некуда. — Ты вон какой большой. Как тебя целиком в шлем забить? Ты же не гвоздь? Правильно говорить так: шлем колотушкой насадят на мою голову. Запомнил? Насадят на голову, а не забьют.
Хоть бы улыбнулся, что ли? Я бы тогда знал, что он шутит.
— Ну, насадят. А потом велят: «Да расширится твоя голова!»
— С какой целью? — заинтересовался отец.
— Если шлем лопнет, станут новый подбирать. В смысле, станет.
Совсем я запутался с этим кузнецом.
— А если не лопнет?
— Значит, подобрали. Ищем дальше: кольчуга, панцирь-куях…
— И всякий раз колотушкой? В кольчугу, в панцирь?
— Ну да!
— Так говорит Кустур?
— Ну да!
— Значит, так и будет. Кустур знает, что говорит.
— А ты что скажешь, папа?
— Ничего. Я никогда не был в Кузне. Никогда не подбирал себе доспеха. Откуда мне знать?
— И Мюльдюн тебе не рассказывал? Он-то в Кузне бывал!
— Нет, не рассказывал. Зачем?
Действительно, зачем? Мюльдюн не из говорливых. Вот по шее надавать, это он запросто.
— Папа, ты…
И тут он вскочил. Сто раз видел, как он вскакивает, забыв обо мне, маме, кумысе, горах, мирах — обо всем на свете. Доха в одну сторону — кэр-буу! Лавка в другую — уо-уо! Столик с кубком — алатан-улатан! «Ох! — жаловалась мама в таких случаях. — Отлетели, оторвались девять журавлиных голов!» Кумыс разлился, потек по струганым доскам. Бурдюк — бряк мне на коленки! Затычка выпала, я изгваздался по самые уши.