— Не люблю!
— Надо, Нюргун! Очень надо!
— Не люблю!
— Да что же ты такой вредный…
— Не люблю!
Он сделался тяжеленным, как гора. Мы с Мюльдюном не сумели его удержать — уронили в снег. Что за напасть? Злость придала нам сил, мы чуточку расширились и — два боотура третьего везут! — подняли упрямца. Уронили, подняли, уронили — и наконец, бранясь сквозь зубы, волоком потащили в дом. Нюргун сразу сделался прежним: тяжелый, но в меру, поднять можно.
Ну, подняли. А что? Обычное дело.
К счастью, в сарае отыскались сани. Кого в них запрячь? Не Мотылька же?! Он к саням не приучен. Да и не станет Мотылек сани везти, хоть дюжину Нюргунов туда напихай! Его под меня, не под санки с телегами перековывали. А конь, на котором Жаворонок прискакала, в одиночку не потянет. Сдохнет, бедолага, падет к вечеру. В итоге мы запрягли Мюльдюново облако. Большой скандал вышел, громкий, но ничего, справились. Куда брату с двумя братьями спорить, да еще если сестра? Приговорили, взяли за шкирку, надавили на совесть. Нюргуну облако не нравилось по-прежнему, но на сани он со скрипом согласился. Я обрадовался, утер пот со лба, тут-то Айталын и передумала.
Да, помню. Я уже рассказывал.
— …как долго вас ждать?
Девчонки прятали лица. Прятали взгляды. Слезы глотали.
— Не знаю.
— Врешь!
— Я правда не знаю! Мы быстро, клянусь!
— Клянется он…
— Лишнего дня не задержимся!
— Не задержится он…
— Честное слово!
— Честный он…
— У меня у самого сердце не на месте!
— Сердце у него… знаем мы, где у него сердце…
Плюнул я и удрал к дяде Сарыну: прощаться.
Облако продиралось сквозь лес.
Оно умялось втрое: плотное, комковатое. Уже не белое — грязно-серое, как снег в конце зимы. Покатые бока отливали тусклой сталью. Их царапали ветки сосен и пихт — когда беззвучно, а когда и со скрежетом, будто ножом по железу. На боках оставались кривые уродливые царапины: темнели, подергивались липким, зарастали без следа. Утомительное оказалось дело — тянуть сани через зимнюю тайгу.
Летело облако выше некуда — в полутора саженях над плотной коркой наста. Из облачного киселя росли ремни сыромятной кожи: длинные, крученые. Концы ремней Мюльдюн крепко-накрепко привязал к передку саней. В санях сидел величественный, с головой закутанный в тряпье Нюргун: шмыгал носом, глазел по сторонам. Облако он старательно не замечал.
Позади ехал я на Мотыльке.
Вначале я — а-а, буйа-буйа-буйакам! — возглавил наш маленький отряд. Но вскоре выяснилось, что за Мотыльком остается полоса взломанного наста. Сани на ней прыгали, вихлялись — того и гляди, опрокинутся. Пришлось мне плестись в хвосте. Мюльдюн и так взопрел: поди отыщи путь, чтоб и облако протиснулось, и сани не опрокинулись! Двигались мы быстро, можно сказать, стремительно: вроде хромой лосихи на сносях.