Уот скрутил корявый кукиш. Из кукиша торчал большой, большой, очень большой палец с грязным обгрызенным когтем. Палец насмешливо шевелился. Лица Ала Дяргыстая и Кюна Эрбийэ и до того не отличались особым радушием, а при виде кукиша помрачнели так, что ветер, продувавший заставу насквозь, умчался прочь, от греха подальше.
— Прекратить!
Это, значит, я. Это, значит, им. И, пока не опомнились:
— Уот, чтоб тебя! Ты здесь зачем?
Адьярай задумался, вспоминая, и усох до приемлемых размеров.
— А вы, боотуры? Вы на службе, или где?!
— На службе, — кивнул Ала Дяргыстай.
В его ответе звучала печаль. Чувствовалось, что Ала тоже не дурак подраться.
— Пропускайте нас! Обоих!
— Пусть он сперва знак покажет, — стоял на своем Кюн Эрбийэ.
— Что за знак?
— От мастера Кытая. Если, конечно, он и впрямь из Кузни.
— За конем! — буянил Уот. — Для брата!
Ну, я на него и напустился:
— Тебе кузнец знак давал?
— Ха!
— Ты мне хахоньки брось! Давал или нет?
— Давал.
— Покажи!
— Давал!
— А я не верю! Показывай!
И случилось чудо. Желая уесть меня недоверчивого, Уот полез за пазуху и, гневно сопя, извлек медную пластинку — вроде уже знакомых мне дядьсарыновых табличек. Кюн Эрбийэ подошел ближе, чтобы лучше видеть. Ала Дяргыстай прищурился, сдвинул брови.
— Ладно, — кивнули стражи. — Проезжайте.
Они расступились, пропуская нас. Арангас прошествовал между боотурами, шипя с невыразимым презрением.
— Легкой службы! Да расширятся…
— Удачной дороги! Да будет стремительным…
Вряд ли это они Уоту. И смотрят на меня одного. Говорить о таком адьяраю я, понятное дело, не рискнул. Я качался в седле, вспоминал нашу ссору и боялся до мокрых штанов. Орать на стражей небесной заставы? На Уота Усутаакы? Белый Владыка, когда я в следующий раз полезу на рожон, шарахни меня молнией по башке! А ведь я полезу, как пить дать…
— Жалко, — нарушил молчание Уот.
— Что тебе жалко?
— Жалко…
Я не стал допытываться. Вскоре мы добрались до ущелья, рассекшего стену Сиэги-Маган-Аартык. Золоченый столб с резьбой — вход на Первое небо. Мы подъехали ближе, и каменный ястреб на верхушке столба распахнул клюв. Глаза птицы вспыхнули алыми угольками.
— Покажи ему знак! — велел я.
Рожа Уота расплылась в ухмылке, и я сразу понял, что̀ он сейчас покажет.
— Пластинку! От кузнеца.
— Кому?
— Ему!
Птица гневно распахнула крылья.
— Ему? Хыы-хыык!
Идея предъявить пропуск ястребу показалась Уоту забавной. При виде пластинки ястреб мигнул. Глаза его позеленели, крылья с хрустом сложились, клюв закрылся.
Ущелье нагоняло тоску. Черный камень справа, серый камень слева. И так до самого облачного днища Второго неба. Впереди туман, в пяти шагах ничего не разглядишь. Лишь на горизонте над морем белесой мути вздымается хребет исполина — цепь заснеженных вершин.