Я кладу ладонь на его руку, попросив остановиться. Эмин под моим прикосновением в действительности вздрагивает, словно я ударила его током. Он поднимает на меня взгляд глаз стального цвета, и я вижу, как медленно его кадык движется вниз, когда он сглатывает. Убрав руку, я уже жалею, что дала себе разрешение коснуться его. В свинцово-серых зеркалах его души всплеснулась надежда, заявила о себе, от чего мне становится не очень хорошо.
Я прочищаю горло и пытаюсь настроить себя на сугубо деловой разговор, насколько бы тяжело это ни было.
- Эмин, я… не потратила эти деньги, чтобы купить себе очередную сумочку от Шанель…
Он отвечает тот час же:
- Я понимаю.
- Нет, не понимаешь. У меня появился друг, - сказав это, я облизываю нервно губы, но упрямо прячу глаза под ресницами. – Он отвез меня в одно место. Это клиника, в которой лечатся дети от рака. И…
Фаворский изумленно спрашивает:
- Ты пожертвовала деньги, которые я тебе дал?
Мне нечего ответить ему, он и сам теперь знает, что я сделала это, но, наверное, пока еще не может этого признать. В его интонации ни намека на осуждение или презрение. Или что-то еще, что могло бы мне не понравиться. Наоборот – только восхищение. А мне нужно, чтобы он облажался. Чтобы у меня была еще одна причина, нереально веская, позволяющая ненавидеть Эмина.
Почему? Почему он не ошибается?
Через минуту Фаворский откашливается в кулак, а официант приносит мне мой кофе. Поблагодарив его, я рву стик с сахаром, высыпая содержимое в белую чашку.
- Это очень неожиданно, - объясняется мужчина, однажды ставший моим мужем. – А что за друг?
После этого вопроса ложка замирает в моей руке, а я морщусь, потому что мне не стоило выдавать своего страха. Но я уже провалила это задание.
- Герман Левандовский, - вскинув воинственно подбородок, говорю я.
Эмин безмолвно открывает рот и издает смешок. Он то хмурится, то его лицо разглаживается от морщин. Мне показалось, что Фаворскому даже не представляется возможным мое общение с людьми такого класса. Пусть думает, что хочет. Я не стану ему говорить о том, кем является отец Лаванды. Да и мне все равно – я общаюсь с Германом, потому что мне нравится с ним проводить время.
- Ах, да! – голос Эмина звучит так, словно, тот только что припомнил это имя. – Точно. Я же вчера просматривал копии его документов. – Не переставая кивать головой, он опускает уголки губ вниз, производит оценку Герману: - Хороший работник.
У нас с ним получается достаточно напряженная беседа. Мы оба гнилые актеры в театре, который, как известно, давно разбомбили. Но Эмин пытается поддержать игру, хотя я знаю, что в его голове зреет план, как бы вышвырнуть Германа с работы. Поэтому, чтобы этого не произошло, я наклоняюсь к нему близко, через весь стол, предварительно отодвинув чашку с кофе, и, посмотрев в его стальные глаза, я выдвигаю ему ультиматум: