– Спасибо, Елизавета Борисовна! – воскликнула Надя.
– Спасибо! – обрадовался Володя. – А что матушка? Как она?
– Да что же с нею… – княгиня пожала плечами. – Хворает нервами. Доктор Жигамонт рекомендовал ей поехать в Карлсбад, на воды. Я думаю, он прав. Воды, конечно, чушь. Но хоть сменит обстановку, отвлечётся. Только ведь одна она не поедет, поэтому, Володя, подумай: может быть, ты отложишь свою музыку ненадолго, и вы вместе с Надей сопроводите твою матушку. Ей сейчас это очень нужно, поверь моему слову.
Володя посмотрел на жену, ожидая, что скажет она. Надя не сказала ничего, а лишь взглядом дала понять мужу, чтобы он соглашался. «Ангельская душа! Всё понимает!» – с умилением подумал молодой князь и сказал:
– Если матушка не будет против, мы с радостью поедем с нею. Писать музыку я смогу и там. К тому же Надя никогда не была за границей.
– Вот, и славно, – одобрительно кивнула Олицкая.
– Как себя чувствует Родя?
– Молитвами отца Андроника, искусством доктора Жигамонта и заботой Маши поправляется, – княгиня перекрестилась.
– Мы с Надей выехали, как только узнали. Первым поездом.
– Родя будет счастлив вас обоих видеть. Ты поднимись к нему. Я, как видишь, опять тону в работе. Ей-Богу, рабы на плантациях работают меньше моего…
Как, однако, удивительно может измениться жизнь в кратчайшие сроки. Ничего случайного не бывает в ней, во всём таится скрытая мудрость, и надо только верно истолковать и следовать указанному пути…
Родя лежал на высоко поднятых подушках, прикрыв глаза. Иногда перед ними появлялись красные точки, подступала дурнота, но это не мешало стройному ходу мыслей, блуждавших в тяжёлой, ноющей голове. Никогда ему ещё не думалось столь хорошо, никогда не являлось в мыслях такой ясности, как в эти дни.
Иногда Родя открывал глаза и видел неизменно сидевшую рядом Машу. Какое она чистое и нежное существо! Заботливая, как родная сестра, и даже больше…
Время от времени в комнату наведывалась мать. О, она бы не смогла так сидеть, как Маша, не отлучаясь. Её кипучий и деятельный характер звал её к хозяйственным заботам. Ведь их нельзя оставить: всё мигом разладится, разворуется – разберись потом! Таково было убеждение матери, а потому даже за мелочами она предпочитала следить сама, не давая себе отдыху, как вечно взнузданная лошадь. Глядя на неё, отец Андроник не раз повторял слова Спасителя: «Марфа, Марфа, о многом печёшься ты, а единое потребно…» Родя никогда не судил мать, восхищаясь её трудолюбием, её сильным и независимым характером, и то, что она даже теперь спешила от больного сына к хозяйственным нуждам, казалось ему естественным.