…
В комнату вошла Маша, неся поднос, на котором стоял графин с наливкой, блюдо с фруктами и печенье. Поставив поднос на стол, девушка вновь заняла своё место у окна.
– Прошу вас, доктор, отведайте, – Каринский разлил наливку по рюмкам.
Жигамонт выпил напиток мелкими глотками.
– Ну-с, что скажете?
– Превосходно, Алексей Львович! Выше всяких похвал!
– Это фамильная наша наливочка, – гордо сказал старик. – Угощайтесь!
– Благодарю.
– Я, шер ами, очень ценю литературу. В юности я и сам грешил виршами… Я ведь имел счастье быть знакомым со многими настоящими литераторами. И с Пушкиным, и с Жуковским…
– Что вы говорите!
– Близкими друзьями мы, разумеется, не были, но, однако же, встречались, беседовали. У меня даже сохранилась одна записка ко мне Александра Сергеевича, в которой он благодарит меня за одолжение, которое я ему сделал.
– Какое же одолжение, если не секрет?
– Сущие пустяки, – рассмеялся Каринский. – Мы оказались вместе в одной компании, и Пушкин проиграл крупную сумму в карты. Ему не хватало, чтобы заплатить, и я с радостью ссудил его необходимыми деньгами, тем более что мне в тот вечер везло.
– Поразительно, – с искренним интересом произнёс Жигамонт. – Вам, действительно, нужно непременно записать всё это. Вы знали стольких выдающихся людей…
– Да, было время, – вздохнул Алексей Львович. – Машенька, к слову, очень любит Пушкина и Жуковского. Отчего-то прозу она жалует меньше. Достоевский слишком тяжёл для её светлой и юной головки. А поэзию она обожает, целые поэмы наизусть может читать. Может, и вас уважит, прочтёт, если вы попросите.
– Я буду счастлив, но только если сама Мария Алексеевна этого пожелает.
Маша подняла глаза и чуть-чуть улыбнулась:
– Спасибо, господин Жигамонт. Я непременно что-нибудь прочту для вас.
– Умница, – похвалил старик внучку. – Знаете ли, доктор, иногда мне кажется, словно моя жизнь мне приснилась. Самому не верится, что я мог видеть столько всего. На моей памяти весь уходящий век. Все мои сверстники уже почили… У князя Вяземского есть чудные стихи:
Смерть жатву жизни косит, косит
И каждый день, и каждый час
Добычи новой жадно просит
И грозно разрывает нас.
Как много уж имён прекрасных
Она отторгла у живых,
И сколько лир висит безгласных
На кипарисах молодых.
Как много сверстников не стало,
Как много младших уж сошло,
Которых утро рассветало,
Когда нас знойным полднем жгло…
А мы остались, уцелели
Из этой сечи роковой,
Но смертью ближних оскудели
И уж не рвёмся в жизнь, как в бой.
Печально век свой доживая,
Мы запоздавшей смены ждём,
С днём каждым сами умирая,
Пока не вовсе мы умрём.