– Не ушиблась? – испуганно спросила Лида.
– Ушиблась, конечно! – Аня недовольно высвободилась из их рук. – Что эту проклятую раковину не поставили? – посмотрела она на сестру. – Ты же вызывала слесаря. – Подняла кофейник, подобрала самые крупные осколки, перешагнула через кофейную лужу и заковыляла к двери. – Покажу я этой Светке, покажу… – на ходу со злостью проговорила она. – Будет знать у меня.
– Аня! Неужели ты не поняла ничего?! – с отчаянием воскликнула Лида.
Аня не ответила ей.
* * *
Дорожный час пик был уже на исходе. Уже не закруживались толпы у воронок метро, уже потоки машин утратили свою недавнюю рычащую монолитность и катили не спрессованной, единой лавиной, борт в борт, бампер в бампер, а отдельными – красными, зелеными, голубыми, бежевыми, черными, белыми – автомобилями, внутри которых можно было теперь различить и темные силуэты людей. Уже автобусы и троллейбусы отходили от остановок не заваленными от перегруза на правый бок, и промежутки между ними стали делаться все длиннее и длиннее.
В местах зрелищ и увеселений начинался час пик. Ярко освещенные, по-праздничному иллюминированные подъезды театров, вобрав в себя счастливых обладателей билетов, опустели; распахнули занавесы, оживив себя движениями и речью актеров, сцены. Кассы кинотеатров заканчивали продавать оставленную до начала сеанса броню, заставляли свои оконца картонными и фанерными табличками с написанными по трафарету словами «Билетов нет»; гас в залах огонь, тьму их прорубал, устремясь к экрану из-под потолка, пучок туманного света, и, как в театрах сцена – живыми людьми, так здесь, в этой тьме, белая пластмасса экрана оживала тенями живых людей, их обманчиво трехмерной жизнью на куске пространства в два измерения. Языки очередей остались лишь у входов в рестораны и кафе, за стеклянными и массивно-дубовыми дверьми которых стояли в величественно-неприступных позах швейцары, а внутри многоголосо гудели залы, звякали вилки, ножи, звенела посуда и сновали между столиками официанты с лихо вскинутыми на одной руке подносами. На маленьких эстрадах в неудобном конце зала настраивал инструменты оркестрик человек из пяти-шести и в положенный час накрывал зал оглушающе-тяжелым звуковым шквалом.
Магазины доторговывали завезенными продуктами. Доставались из холодильных камер запакованные в хрустящую бумагу последние кубы масла, разрезались капроновым шнуром с двумя деревянными ручками на концах желтоватые колеса сыров – тоже последние, «Люба, колбасу больше не выбивай!» – кричали кассиру поверх голов покупателей продавцы, а уборщицы в молочных отделах уже подтирали полы, залитые молоком из прорвавшихся пакетов.