Нина Елизаровна стремительно повернулась в сторону Аниного взгляда.
– Ой, – воскликнула она, – боже мой! Это вы…
Евгений Анатольевич попытался улыбнуться.
– Вообще… мы, Нина, ведь и на «ты» переходили…
– Девочки, что у нас с ужином? – не отвечая ему, приказывающе поглядела Нина Елизаровна на дочерей. – Так уже поздно. Пойдите на кухню, организуйте-ка что-нибудь.
Аня не поняла истинного смысла ее приказа.
– Да Лидка там уже… – начала было объясняться она.
Но Лида не дала ей договорить и потащила ее из комнаты:
– Пойдем, пойдем. Нечего все на меня.
Как будто Аня собиралась сказать о том, что для приготовления ужина достаточно одной Лиды, а вовсе не о том, что ужин Лида давно приготовила и можно садиться.
Нина Елизаровна с Евгением Анатольевичем остались вдвоем.
– Ну, вы, скажу вам… так неожиданно… без звонка… – Нина Елизаровна испытывала страшное смущение, она с трудом заставляла себя говорить что-то и не в силах была встретиться с Евгением Анатольевичем взглядом.
Он же, напротив – и лишь язык старинных романов уместен тут, – буквально пожирал ее глазами.
– Нина! Милая! – проговорил он. – Мне уезжать завтра. А ты все это время… с того раза… почему? Почему ты меня избегаешь? Что произошло? Как же я могу уехать, ничего не понимая? Мы встретились… наши пути пересеклись, и мы не должны потерять друг друга… – В руках он все так же держал бутылку коньяка и, говоря, прижимал ее к груди, что выглядело довольно комично.
– Нет, разве так можно! – оправляясь от смущения, воскликнула Нина Елизаровна. – Без звонка, не предупредив… Мне не до вас сейчас, не до вас, неужели вы сами не видите? И еще с этой, – ткнула она пальцем на бутылку у него в руках, – чего вы все с нею тетёшкаетесь? Выпить хочется, а больше негде?
Евгений Анатольевич потерялся.
– Что? – недоумевающе посмотрел он на бутылку. – Мне?.. Н-нет, Нина, ты что! – он торопливо шагнул к столу и поставил на него коньяк. – Я просто думал… ну, вообще как-то… Я вижу, да… у тебя что-то… но это ведь преходяще, это сейчас важно, а потом будет неважно, это не должно мешать нашему… Мне бы хотелось сказать – чувству, но я боюсь…
Он умолк, опасаясь обмолвиться случайно каким-нибудь не тем словом и все испортить, потому что, едва он произнес «чувству», в Нине Елизаровне будто что-то переломилось, загорелся некий огонь, в ней проснулась та, какою она была несколько дней назад, во время их утреннего свидания, – это проявилось во всем: в выражении ее лица, глаз…
– Ах, боже мой, Женя! – сказала она после изнурительно долгой для Евгения Анатольевича паузы и поглядела на него. – Если бы ты знал, как мне хочется отдаться чувству. Чтобы потеряться, раствориться… Это смешно в нашем возрасте, но это так… и однако же, разве жизнь дозволит? Уезжай, Женя. Спасибо, что пришел, напомнил… уезжай, и пусть в наших воспоминаниях останется тот чудесный, тот, светлый, тот солнечный наш порыв друг к другу!