Виктор предложил бы ей вздремнуть в кабинете, но понимает, что этой ночью вряд ли кто-то из них нормально выспался. Он и сам толком не спал. Перед глазами то и дело возникали фотографии из коридора, и в голову лезли воспоминания, как дочери бегают по двору с привязанными за спиной крыльями. В минуты бездействия проще всего поддаться страху.
Виктор приподнимает с пола матерчатую сумку.
– У меня тут для тебя булочки с корицей, если ты не против, – говорит он, и Ивонна заметно оживляется. – Холи передала кое-что из одежды для Инары. Можешь проводить ее в душ, чтобы она потом переоделась?
– Твоя девочка просто ангел, – она смотрит сквозь стекло на спящую девушку. – Так жалко будить ее…
– Лучше ты, чем Эддисон.
Ивонна молча выходит, и через мгновение дверь в комнату для допросов открывается с едва слышным скрипом.
Этого достаточно. Инара выпутывается из одеяла и садится, прислонившись к стене. Замечает Ивонну в дверях. Они смотрят друг на друга, потом Ивонна разводит руками и нерешительно улыбается.
– Отличная реакция.
– Он, бывало, стоял вот так в дверях. И кажется, расстраивался, если мы не замечали его.
Она зевает и потягивается, суставы хрустят после ночи на неудобной раскладушке.
– Мы подумали, что вам, возможно, захочется принять душ, – Ивонна приподнимает сумку. – Тут есть одежда вашего размера и мыло.
– Я расцеловать вас готова, – шагая к двери, Инара стучит по стеклу. – Спасибо, специальный агент Виктор Хановериан.
Он смеется, но ничего не говорит.
Пока их нет, Виктор входит в комнату и вновь берется за отчеты. За ночь в больнице умерла еще одна девушка, но остальным, кажется, ничто не угрожает. Всего, включая Инару, получается тринадцать. Тринадцать выживших. Может быть, четырнадцать, в зависимости от того, что она расскажет о парне. Если это сын Садовника, причастен ли он к тому, что совершали его отец и брат?
Инара еще в душе, когда входит Эддисон, чисто выбритый и на этот раз в пиджаке, и кладет на стол упаковку слоеных булочек.
– Где она?
– Ивонна отвела ее в душ.
– Думаешь, сегодня она расскажет что-нибудь?
– Если захочет.
По хмурому взгляду ясно, как его напарник относится к этой идее.
– Что ж, ладно, – Виктор протягивает Эддисону часть бумаг, которые уже просмотрел.
Некоторое время слышен лишь шелест страниц, да временами кто-нибудь прихлебывает кофе.
– Рамирес говорит, сенатор Кингсли устроила лагерь в фойе больницы, – говорит Эддисон через несколько минут.
– Знаю.
– И говорит, что Патрис не хочет видеть мать. Якобы не готова к этому.
– И это знаю, – Виктор кладет бумаги на стол и трет глаза. – Разве можно ее винить? Она выросла перед камерами, и что бы она ни сделала, все проецировалось на ее мать. Она знает – возможно, лучше нас, – что СМИ готовы на нее наброситься. Встреча с мамой положит этому начало.