Самих похитителей Вэйр почти не видел - они приходили всего трижды: один раз - чтобы бросить пленникам краюху черствого хлеба и оставить им воду; второй - когда зашли, чтобы бросить в сарай еще двух человек, явно напоенных одурманивающим пойлом. И, наконец, третий, когда к вечеру второго дня притащили туда совсем уж немощного старика, которого даже тронуть было страшно - настолько он был худ. Однако похитителей это, видимо, не волновало: они хватали всех, кто подворачивался под руку, и тащили в прогнивший насквозь сарай, словно гиены - добычу.
С пленниками никто из них не разговаривал. За любую попытку подать голос били. За малейший намек на сопротивление избивали так, что у несчастных потом отнимались ноги и напрочь отшибало желание возмущаться. А иногда с ними расправлялись с такой жестокостью, что у вынужденно наблюдающих за экзекуцией "зрителей" желание вмешиваться издыхало, не успев даже толком появиться.
Даже у Вэйра комок застрял в горле, когда один из двух новеньких, который, едва придя в себя, принялся орать и требовать справедливости, был мгновенно и с невероятной жестокостью наказан. Двое верзил, заглянувшие на крик в сарай, без лишних церемоний отколошматили связанного пленника так, что тот буквально захлебнулся криком, после чего ему отрезали два пальца на левой руке, а затем лишили уха. В назидание, как они пояснили с ухмылками. А второго, который рискнул в этом время подползти со спины и попытался выхватить из-за пояса у одного из тюремщиков нож, сперва избили, а когда тот, яростно взревев, прыгнул на одного из похитителей, без лишних церемоний оскопили. Не обращая внимания на отчаянное сопротивление бешено вырывающегося мужчины, его дикий крик, быстро перешедший в настоящий звериный вой, и обильное кровотечение, которое они так же умело и до отвращения привычно остановили обычным прижиганием. После чего отшвырнули прочь потерявшего сознание мужчину, брезгливо отряхнули руки, дружно ухмыльнулись при виде совершенно белых лиц вжавшихся в стены пленников. А затем неторопливо ушли, небрежно обронив напоследок, что такая же участь постигнет любого, кто окажется недостаточно понятлив.
После такой показательной расправы в сарае царила гробовая тишина даже тогда, когда похитителей не было рядом. Вэйр молча бесился, беззвучно выл и бессильно метался взглядом по хлипким стенам своей тюрьмы, но поделать ничего не мог: кандалы на него надевали люди, которые знали толк в этом деле. Сыну кузнеца не потребовалось много времени, чтобы это осознать. А раз так, то ни убежать, ни даже оказать достойное сопротивление он при всем желании не мог. Безоружный, беззащитный, обездвиженный... в таком состоянии он был способен разве что умереть в попытке добыть себе свободу... но именно этого обремененный долгом перед родителями и связанный собственным словом Вэйр не мог себе позволить.