— А что бояться-то? С поста снимут? С удовольствием! Сыт по горло! Только обидно: едва-едва начали поправлять дела, и ежели снова — старое, народ охладеет, запал выйдет.
— И вот еще. Как-то просила тебя, но наверняка забыл. Михеевы. Помоги старикам. У них крыша худая, сейчас жара — ничего, а как дожди польют. Тося Кардакова приходила, сказывала, старик совсем плох, еле ходит...
— Еле ходит! — желчно перебил Иван Емельянович.— Зато пишет здорово! Мне нонче Маргарита сказала, секретарша Ташкина, это он в народный контроль просигналил насчет птичника, старик Михеев. А ты — крышу...
— Он? Василий Евлампович? — удивилась Татьяна Сидоровна.
— Ну.
— Не выдержал, значит. Ой, Ваня, чего ты злой такой? Не люблю, когда злишься. Даже с лица сходишь, как хорь какой, делаешься. Не бери в сердце, Ваня, прошу тебя. Себя загонишь и меня — туда же. Прошу, Ванечка...
— Ну ладно, пожалуй, поеду. Ты тут не нарушай. Что Любовь Ивановна велит — делай. А то я за тебя возьмусь...
— Ты вот с Ташкиным видишься, скажи как-нибудь про порядки тут в больнице. Погляди, на каких простынях люди лежат, в каких халатах ходят, а белье — вообще стыдоба! Я с главным врачом говорила, а та: «Средств нет, облздрав не выделяет...» Поговори, пусть поможет.
— Ладно, поговорю.
— Ой, Ванечка, осточертело мне тут! Просто силушек никаких нету. Взял бы меня домой. Зорька, поди, недоена, непоена?
— Доена и поена. Бабка крутится, Катя помогает, Олег. Ты давай лечись как следует, чтоб больше сюда ни ногой. А то — выговор! Ну, поправляйся, Танюша. Пока!
— Заглядывай хоть изредка, Ваня...
5
Если бы не машина, Николай ничего бы не успевал. Машина здорово выручала, приходилось делать немалые концы: с утра отвезти Вадима и Олега на полигон, потом — к матери в больницу, вечером — доставить Вадима и Олега в деревню, захватить Катю и снова — на полигон, теперь уже до глубокой ночи, а то и до утра. Днем надо было помочь бабке по хозяйству, задать корм и пойло корове и поросенку, натаскать дров, воды, привести в порядок данные экспериментов. За эти три недели Николай осунулся и еще больше почернел, на смуглом лице ярко горели пронзительно-синие, как у отца, глаза; белозубая улыбка, черные вьющиеся волосы, крепко сложенная фигура, сильные руки с широкими мужицкими ладонями и сбитыми от работы пальцами — все в нем говорило о силе, ловкости, полноте жизни. Теперь бабкино прозвище «жиган» подходило в самый раз. И правда, было в нем что-то цыганское, ухарское, залихватское — сатиновая рубаха синего цвета, потертые джинсы, плотно облегающие мускулистые ноги, сандалии с дырочками.