Батюшка сидел, понуро ссутулившись и покашливая в кулачок. Старухи совсем осоловели от ожидания, но терпели, молчали, поджав губы. Батюшка потянулся было к кружке с чаем, но передумал. Бабка Марфа услужливо подхватила кружку, подала ему. Он взял, отхлебнул чуток, поставил на место.
— Вы пейте, пейте,— захлопотала бабка Марфа.— Печенюшки берите, хлебец, яичко. Угощения скромные, но от всей души.
— Спасибо, мать, не голоден я, так, чайку только. Да вот беседой насытился.— Батюшка перекрестился, поднял глаза на Николая.— Вы не гневайтесь, что явились к вам без оповещения. Матери пожелали.— Он обвел рукой сидевших старух.— Вам вреда не будет, а для души спокойнее. Все-таки место здесь нечистое, топкое,— поправился он, снова перекрестившись,— часовенка в заброшенности, народу тут всякого пошаталрся, молитвы давно не творили, душегубы встречалися. А иных и болото выталкивало, знать, велик грех был.
Бабка Марфа при этих словах трижды истово перекрестилась и даже поцеловала ручку у батюшки, а он трижды осенил ее скорым мелким крестом.
— Значит, насколько я понимаю,— сказал Николай,— теперь место тут стало намного чище? Так?
— Стало быть, так,— церемонно согласился батюшка.— Чистоту места блюдут люди,— добавил он торопливо.— От грешных дел и дурных мыслей и место портится.
— Но за два-три дня еще не испортится? Сверху мне ничего не грозит? — продолжал дурачиться Николай.
— Все во власти божией,— вздохнув, ответил поп.— Благодарствую. Пора двигаться в обратный путь.
Старушки, все как одна, отставили чай, поднялись вслед за батюшкой, выстроились поодаль тихой кучкой. Бабка Марфа, видно, по предварительному сговору с попом, вынула из-за пазухи жакета пучок травы, передала батюшке, а тот, испросив глазами у Николая разрешения, подошел к «самовару» и повесил пучок на выступающую головку болта.
— Трава зверобоя,— сказал он, перекрестив траву вместе с «самоваром».— Вам не помешает, а душе спокойнее.
— Коля,— прошептала бабка Марфа,— не сымай травку, пусть висит.
— Пусть,— согласился Николай, посмеиваясь.
— Надо б тебе попить зверобою-то,— добавила шепотом старуха.
— Зачем? — тоже шепотом спросил Николай.
— От антихристовых коготков.— Бабка перекрестила его, яростно прошептала: — Храни тебя осподь, береги от напасти, от пропасти, от глаза дурного, от глаза косого. Свят, свят, свят...
Батюшка церемонно поклонился Николаю. Николай тоже склонил голову в церемонном кивке, хотя его разбирал смех.
Не успели старухи во главе с попом повернуться, как из лесу донесся натужный шум приближающейся машины и на поляну выехала черная «Волга» — за рулем Ташкин, рядом с ним — его супруга Алевтина Павловна, на заднем сиденье — Иван Емельянович Александров. Ташкин поставил машину углом к «жигуленку», перегородив выход с поляны. Поп и старухи двинулись было в обход, но Ташкин вылез из кабины и оказался лицом к лицу с попом. Поп со светской вежливостью поклонился и хотел было проскользнуть мимо, однако Ташкин, уступая ему дорогу, отодвинулся именно в ту же сторону, в какую стремился и поп. Они неловко наскочили друг на друга. Поп отпрянул, бормоча извинения и путаясь в рясе, чуть не упал. Ташкин подхватил его под локоть, обвел вокруг себя и от растерянности пожал ему руку. Поп смутился, тоненько засмеялся. Засмеялся и Ташкин — этак добродушно, трясясь всем телом.