— Наука и создатель? — Алевтина Павловна фыркнула, подергала Ташкина.— Антон Степаныч, ты-то как считаешь? Ты же у нас контрпропаганда.
— Чушь какая-то,— небрежно отмахнулся от вопроса Ташкин.— Наука — производительная сила, вот и вся премудрость. Скажи, пожалуйста,— обратился он снова к Николаю,— а нельзя ли эти полости как-нибудь приспособить, скажем, для нужд обороны? Или в хозяйстве? А? Что скажешь?
Николай сделал вид, будто чрезвычайно озадачился этим предложением, крепко задумался. Ташкин подмигнул супруге, Ивану Емельяновичу.
— Что вам сказать? — начал Николай, поглядывая на Алевтину Павловну.— Мысль, конечно, интересная. Если бы удалось управлять этими полостями...— Он развел руками.— Увы, пока это в области фантастики.
— Позвольте одно замечание? — вдруг придвинулся к ним поп.— В священном писании сказано про вместилище душ, покинувших убиенных...
С выпяченным животом, руки в карманах кожаной куртки, Ташкин хмуро покосился на батюшку — тот стушевался, умолк, на шажок отступил, спрятался за виновато-любезную улыбочку.
— Типичный идеализм,— проворчал Ташкин и махнул Николаю: — Может, покажете в работе ваше чудо-юдо?
— Разумеется,— согласился Николай.— Если электричество не вырубили...
Ташкин покосился на Ивана Емельяновича — тот сказал со смешком:
— У нас все возможно...
Ташкин грозно свел брови к переносице.
— Научные опыты снабжать по первой категории, без перебоев! — и погрозил Ивану Емельяновичу.— Слышал, председатель?
Иван Емельянович, усмехаясь, покивал опущенной головой:
— Научные по первой, полив по первой, соцкультбыт по первой, а что по второй?
Ташкин поморщился, двинулся к «самовару».
— Врубай!
Николай жестами, без лишних слов, перегнал старушек за машину, к попу, начальство поставил чуть сбоку, вручил каждому заглушки для ушей, в пять минут включил и разогнал «самовар», и когда игла, набрав силу и яркость, взревела на полную мощь, врубил форсаж. Рев стал невыносим, старушки и поп в страхе закрыли головы руками, скрючились, словно вот-вот обрушатся на них громы и молнии. Ташкин стоял, загдрав голову, широко расставив ноги, сунув руки в карманы,— каменная глыба, памятник самому себе. Алевтина Павловна глядела на иглу с восторгом, руки сцеплены перед грудью, ноздри раздуваются от полноты чувств, глаза сверкают — богиня Изида в русском варианте. Иван Емельянович глядел сощурясь, чуть боком,— на лице недоверие, возможно ли такое, не подвох ли, не липу ли показывает сын...
Продержав иглу несколько минут, Николай выключил установку и, когда перебегал из часовни к «самовару», заметил, как поп и старушки гуськом, друг за другом поплелись с поляны. Он показал на них Ташкину — секретарь благодушно рассмеялся.