Далее, едва разобравшись в тексте, писанном сплошь, без знаков препинания, Аня поняла, что речь шла о правах рядового Непомнящего и его детей и о тех скромных привилегиях, которые должны ему оказываться при определении им своего местожительства. Завершалась бумага кратким постановлением:
«Томская Палата сим удостоверяет, что рядовой Семен Игнатьев Непомнящий по постановлению Палаты 26 октября за № 3401 причислен для одного счета с начала 1873 г. в крестьянское звание дер. Камышинка. Декабря 7 дня 1872 года.
Подлинная за надлежащим подписом.
С подлинным верна: И. д. Полицейскаго Надзирателя...»
Да, бумаги, конечно, впечатляли. От темного бродяги, сунутого после двадцатипятилетней царской службы в глухую деревеньку, до его праправнука, избранного председателем колхоза, дистанция гигантская. А еще больше — до аспиранта физического факультета, дерзнувшего в той же самой деревеньке прожечь атмосферу сложнейшим прибором собственного изготовления! Как тут не восхититься! Однако восторгов почему-то не было — уже который день томила сердце смутная тревога, старые бумаги сделали ее еще более размытой, неясной...
Ей вдруг почему,-то показалось, что если бы прямо сейчас, после этих бумаг, взглянуть на Николая, посмотреть ему в глаза, то узнала бы о нем что-то очень важное, может быть, даже главное...
Звякнули входные замки — вернулись Лариса и Вадим, судя по голосам, в очень веселом настроении. Они то и дело спохватывались, что говорят слишком громко, шикали друг на друга, прыскали от смеха, но тут же забывались, хохотали и начинали возбужденно переговариваться, как на базарной площади. Потом Лариса долго болтала с кем-то по телефону — аппарат стоял в коридоре. Наконец раздались шаги, и в дверь постучали. Аня поморщилась — так уютно сидела, забравшись с ногами в вертящееся кресло,— вылезла, открыла дверь, впустила Ларису, жестом пригласила проходить, садиться. Лариса замотала головой. Мелко завитые обесцвеченные лохмы напоминали белый шар одуванчика, вообще голова казалась уродливо громадной и круглой, как у игрушечного болванчика. От нее пахло вином и табаком.
— Ну, как сумка? Само то? — спросила она.
— Сумка? — удивилась Аня.— Какая?
— Французская, бежевая, через плечо. А разве Коля не сказал?
— Нет, не сказал.
— Ох, значит, выдала его,— засмеялась Лариса.— Сюрприз тебе готовит. К дню рождения, да?
Аня пожала плечами — не больно-то баловал ее Николай такими сюрпризами, как поженились, так в перманентных долгах — из одних в другие, скорее себе сюрприз сделает...
— Ты поищи, спрятал где-нибудь,— сказала Лариса и, зевнув, помахала поднятой ладошкой.— Пока! Завтра летим, а дел еще — пропасть!