Она посторонилась, согнулась больше, чем следовало, будто не Аня приехала издалека, а она — бедная, несчастная странница. Аня с любопытством разглядывала старушку и не спешила входить в дом — темная внутренность его почему-то пугала ее.
— А мы только нонче о тебе говорили с Олежкой,— сказала бабка, переступая босыми ногами. Видно, полуденное солнце здорово накалило крыльцо.— Он сказывал, будто ты собиралась, но сумлевалися, а ты вот она, лебедь-пава.
— Ну вы скажете,— смутилась Аня.
— Ага, краси-ивая, не то что на карточке, ей-богу! — Бабка мотнула перед лицом щепоткой, перекрестилась.— Притомилась? Сомлела?
— Ничего, ничего, спасибо.
— А ты сымай туфлики, дай ножкам волю, нонче сушь стоит, земля горячая, не простынешь.
Аня скинула босоножки, прошлась по траве возле крыльца. Две курицы, лежавшие в пыли у плетня, встрепенулись, тревожно квокнули, но, видя, что им никто не угрожает, снова смежили веки.
— Разве у вас всего две курочки? — спросила Аня.
— Девять несушек и крикуна сдали на эту, как ее, птицехвабрику. Председателя нашего уже совсем заклевали, чтоб им там всем пусто было! — сердито сказала бабка. И пояснила: — Им что куры, что камни эти, лишь бы счет. А курочка, она ж к хозяйке привыкшая, к рукам одним, к голосу. А их швыряют туда- сюда и хотят, чтоб неслись как на масленицу. Ты так, налегке? — вдруг удивилась она, словно впервые разглядев как следует Аню.
— А я ненадолго.— И Аня выложила тщательно продуманный вариант: — За машиной. Срочно потребовали зачем-то в милицию, какой-то переучет или проверка, пришли вчера, целая комиссия, где машина? В деревне, говорю, муж по доверенности ездит. Они: срочно представьте, иначе — штраф. Ну я подумала, зачем нарываться на неприятности, съезжу, отгоню машину, а потом Коля приедет и снова будет ездить. Правильно?
— Чем штраф платить, конечно,— согласилась старуха.
— Хотела с Колей посоветоваться, вчера звонила, но Олег сказал, что Коля все время на испытаниях...
— Ой, да мы уж и забыли, каков он,— всплеснула руками бабка Марфа.— С раннего утречка как укатит, так иной раз и с ночевой, ага, там и ночует. Место тамо-ка дурное, поганое, болота, топи, комарье. Хорошо, Олежек с ним, да Катенька, дай бог им здоровья! А то бы как сыч на болоте, со своей этой игрушкой. Вы с ним свидитесь, будет чё на меня плести, не слушайте,— бабка почему-то перешла на «вы» и всем обликом, глазами построжала, сделалась официальной.— Так народ схотел, люди. И батюшка с горячинской церкви, когда освятил место и самоё, эту штуку, сказал, не помешает. Нечистой силы убавится, напасти, глядишь, стороной обойдут. Кто не верует, тому вроде все одно, а на самом деле — так! Николай-то наш и то признал: чище, говорит, стало, меньше зуда, звук тоньше, хрипов меньше. Хрипота-то, она оттэдова шла, прости меня грешную! Свят, свят, свят! — Бабка торопливо перекрестилась, пристукнула палкой.— Напрасно он науку свою тамо-ка затеял, ох, напрасно. Но вы, молодые, нонче все наперед знаете. Чё ни скажи, вам известно и смех наготове. Надерзить, обсмеять — это мастера. А о душе подумать, своей, собственной,— на это ума не хватает. Душа-то есть! Али ты тоже такая, передовая?