Николай ухватился за веревку, опоясывающую лодку.
— Привет рыбаку!
— Здорово,— лениво отозвался Пролыгин. Голос у него был сиплый, глухой. Удочку он перекинул на другой борт, чтобы не мешала Николаю.
— Как улов? — спросил Николай, заглядывая в лодку. На дне в мутной лужице вяло трепыхались две-три сорожки да несколько окуньков.
— Улов...— Пролыгин выругался.— С глистом рыба. Видал?
Он зацепил удилищем какой-то серый комок, подогнал поближе к Николаю. Это был довольно большой лещ, как бы раздутый с одного боку. Рыбина чуть шевелила плавниками, разевала рот, дышала с трудом. Глаз ее был мутен, неподвижен.
— Два часа — коту на радость,— проворчал Пролыгин, меняя червяка.
— А я ведь к тебе по делу,— сказал Николай. Перебирая руками, он отплыл к носу лодки, подальше от полудохлой рыбы.— Опять установку вырубил. Почему? У меня же опыты срываются.
— Опыты срываются,— повторил вслед за ним Пролыгин.— Оно так.
— Что «так»? Ты понимаешь, что наука встала?
— Наука? Вон твоя наука плавает — кверху брюхом.
— Это не моя.
— А чья? Моя?
— Это вообще не наука. Это глисты. Сам же сказал.
— А глист отчего? От заболачивания. А заболачивание? От плотины. А плотина? От науки. Твоей! Думаешь, не кумекаем? Нет, мы тоже соображаем.
— Ты, соображала, зачем вырубил «самовар»? На каком основании? У меня же договор с колхозом.
— Договор,— кивнул Пролыгин, занятый перенасадкой наживки на второй удочке. Он не торопился, до ночи было еще далеко. Забросил удочку, сполоснул руки за бортом, вытер о штаны.— Договор есть, а киловаттов нету. Одни киломаты остались.— Он засмеялся, раскрыв щербатую пасть.
Николай двинул ладонью по воде, плеснув Пролыгину в лицо. Пролыгин вытерся и поглядел на Николая — глазки его в щелках коричневых век показались Николаю какими-то шалыми, с искоркой. Уж не смеется ли монтер Пролыгин над ним, Николаем, и всей наукой вместе взятой?
Николай оперся о край лодки, резко выпрыгнул из воды, перекинул через борт ногу, другую. Лодка качнулась, Пролыгин матюгнулся, хватаясь за борта, удочки попадали в воду. Николай влез в лодку, устроился в носовой части, согнув ноги калачом и усевшись на них.
— Ну, паря, шустер,— недовольно проворчал Пролыгин.— Уды мои поплыли.
На одной из них вдруг задергался поплавок, Пролыгин потянулся за удилищем, не удержался и сунулся по плечо в воду.
— Вот раззява!
Он неуклюже повернулся, отчего лодка закачалась, как на волне, сел лицом к Николаю.
— Ну, ясно или нет? — спросил грубо, с нескрываемой неприязнью.
— Ясно, что электричество погасло. А вот почему?
— Почему? У отца спроси.